Н. И. Тимковский
Дневники и свидетельства мемуарной литературы позволили опосредованно определить время знакомства Льва Толстого с изданием 1886 года. Николай Иванович Тимковский, беллетрист и драматург, в конце 1880-х гг. не раз встречавшийся с писателем в Москве (в дневнике Толстого обозначены даты посещения Тимковским хамовнического дома: 17 декабря 1888 г., 1, 26 января, 9 февраля 1889 г.), вспоминал об этом времени:
«Но когда один из знакомых попросил Льва Николаевича просмотреть стихотворения Тютчева и высказать о них свое мнение, он основательно проштудировал книгу и испещрил ее своими замечаниями: Тонко глубоко поэтично чутье к природе просто и изящно и прочее в этом роде, ясно указывающее на то, что Лев Николаевич наслаждался поэтом, прочувствовал Тютчева, быть может, острее и полнее, чем любой профессиональный критик» .
«Одним из знакомых» оказался молодой философ, будущий историк и педагог, а в конце 80-х годов заведующий книжным складом изданий писателя, помещавшимся во флигеле хамовнической усадьбы, воспитатель детей Толстого Осип Петрович Герасимов. Первое упоминание его имени в Дневнике Толстого встречается 26 ноября 1888 г., последнее 28 апреля 1889 г. Стало быть, приблизительно в это время Герасимов и «попросил Льва Николаевича просмотреть стихотворения Тютчева и высказать о них свое мнение». Толстой не только «просмотрел» стихотворения Тютчева, но и ценностно обозначил свое отношение к ним на страницах издания 1886 г.
С. Л. Толстой опубликовал
в 1912 г. сообщение о пометках отца на страницах издания «Сочинения Ф. И. Тютчева» (1886 г.), после чего к некоторым из пометок не раз обращались исследователи, однако эти обращения носили фрагментарный характер, тогда как важен целостный взгляд на масштабную по глубине и объему работу, проделанную Толстым-читателем. Сам характер пометок буквенные обозначения подле тех или иных поэтических шедевров, обилие восклицательных знаков (от одного до четырех), частые отчеркивания текстов и подчеркивание отдельных строк, а то и целых строф указывал на возможность непосредственных сопоставлений и рассуждений по поводу того, что и почему нравилось Толстому. Но есть и фрагменты текстов, которые Толстой зачеркивал, быть может, желая продемонстрировать то, что ему чуждо, или то, что показалось ему у Тютчева неубедительным.
Буквенные и другого рода пометки Льва Толстого на страницах «Сочинений Ф. И. Тютчева», изданные вдовой поэта Эрнестиной Тютчевой в 1886 г., несут в себе магический смысл. Они знаки, почти символы, внутреннего состояния души великого писателя, его Духовного Космоса.
Впереди захватывающий поединок между участниками события, каковыми являются поэт Тютчев, писатель Лев Толстой, ученый и, конечно, читатель этой статьи, ему тоже будет предоставлена возможность сделать собственный вывод.
«Но на известной высоте душевной единство воззрений на жизнь не соединяет, как это бывает в низших сферах деятельности, для земных целей, а оставляет каждого независимым и свободным. Я это испытал с вами и с ним». (62, 261).
В эту группу вошло 4 стихотворения: «С поляны коршун поднялся», «Как над горячею золой», Silentium, «Фонтан». Все они были написаны в эпоху романтизма и повышенного интереса к немецкой классической философии. Для Тютчева, пребывавшего в эти годы на дипломатической службе в Германии, это был период живого общения с Шеллингом. Оба были философами, романтиками, творцами двоемирия. Одного называли поэтом в философии, другого философом в поэзии.
Чтение стихотворений Тютчева в конце 1880-х годов у Толстого совпало с интересом к философии Канта, предшественника Шеллинга.
«Дорогой Николай Николаевич! обращался Л. Н. Толстой к Н. Н. Страхову в письме, написанном 16 октября 1887 г. Я в большом волнении. Я был нездоров простудой эти несколько дней и, не будучи в силах писать, читал и прочел в 1-й раз Критику практического разума Канта. Пожалуйста, ответьте мне: читали ли вы ее? когда? и поразила ли она вас?Я лет 25 тому назад поверил этому талантливому пачкуну Шопенгауеру (на днях прочел его биографию русскую и прочел Критику спекулятивного разума, которая есть не что иное, как введение полемическое с Юмом к изложению его основных взглядов в Критике практического разума) и так и поверил, что старик заврался, и что центр тяжести его отрицание. Я и жил 20 лет в таком убеждении, и никогда ничто не навело меня на мысль заглянуть в самую книгу. Ведь такое отношение к Канту всё равно, что принять леса вокруг здания за здание. Моя ли это личная ошибка или общая? Мне кажется, что есть тут общая ошибка. Я нарочно посмотрел историю философии Вебера, которая у меня случилась, и увидал, что Г. Вебер не одобряет того основного положения, к которому пришел Кант, что наша свобода, определяемая нравственными законами, и есть вещь сама в себе (т. е. сама жизнь), и видит в нем только повод для элукубраций Фихте, Шелинга и Гегеля и всю заслугу видит в Критике чистого разума, т. е. не видит совсем храма, который построен на расчищенном месте, а видит только расчищенное место, весьма удобное для гимнастических упражнений. Грот, доктор философии, пишет реферат о свободе воли, цитирует каких-то Рибо и др., определения которых представляют турнир бессмыслиц и противоречий, и Кантовское определение игнорируется, и мы слушаем и толкуем, открывая открытую Америку» (64, 105108).