«Объявляю также во всеуслышанье, что, кроме доселе напечатанного, ничего не существует из моих произведений: все, что было в рукописях, мною сожжено, как бессильное и мертвое, писанное в болезненном и принужденном состоянии. А потому, если бы кто-нибудь стал выдавать что-либо под моим именем, прошу считать это презренным подлогом. Но возлагаю вместо того обязанность на друзей моих собрать все мои письма, писанные к кому-либо, начиная с конца 1844 года, и, сделавши из них строгий выбор только того, что может доставить какую-нибудь пользу душе, а все прочее, служащее для пустого развлеченья, отвергнувши, издать отдельною книгою» (3, 333).
Прозвучавшие в этом фрагменте тревога и требование к издателям не допускать «презренного подлога», фальшивых публикаций, т. е. таких текстов, которые не писаны Гоголем, не могли не вызвать понимания у Льва Толстого. Как показал опыт ХХ века, боязнь эта была ненапрасной. Много подделок, связанных с именами великих писателей, претендовали на подлинность. Благо, что были и есть специалисты, которые аргументированно разоблачали фальшивки.
После названия Письма «Женщина в свете» (3, 335) Толстой в 1887 г. выставил один над другим баллы 1, 2, а над ними еще приписал знак вопроса. Думается, что здесь важны не только цифры, но и сам вопрос. Годом раньше, в 1886 г., Толстой закончил работу над трактатом «Так что же нам делать?». Знаменательно, что в заключительной, сороковой, главе произведения была поставлена проблема мессианства женщины-матери в истории человечества. Глава была написана в духе панегирика матери.
«Вы, женщины и матери, сознательно подчиняющиеся закону Бога, вы одни знаете в нашем несчастном, изуродованном, потерявшем образ человеческий кругу, вы одни знаете весь настоящий смысл жизни по закону Бога, и вы одни своим примером можете показать людям то счастие жизни в подчинении воле Бога, которого они лишают себя. Вы одни знаете те восторги и радости, захватывающие всё существо, то блаженство, которое предназначено человеку, не отступающему от закона Бога. Вы знаете счастие любви к мужу счастие не кончающееся, не обрывающееся, как все другие, а составляющее начало нового счастия любви к ребенку. []Настоящая же мать, зная на деле волю Бога, к исполнению ее будет готовить и детей своих. []
Такая мать будет учить не тому, что даст сыну или дочери возможность освободить себя от труда, а тому, что поможет ему нести труд жизни. Ей не нужно будет спрашивать, чему учить, к чему готовить детей: она знает, в чем призвание людей, и потому знает, чему надо учить и к чему готовить детей. []
Такая мать сама родит, сама выкормит, сама будет, прежде всего другого, кормить и готовить пищу детей, и шить, и мыть, и учить своих детей, и спать, и говорить с ними, потому что в этом она полагает свое дело жизни.
Только такая мать [] будет воспитывать в них ту самую способность самоотверженного исполнения воли Божией, которую она в себе знает, способность несения труда с тратою и опасностью жизни, потому что знает, что в этом одном обеспечение и благо жизни. [] она, становясь на ту высшую точку блага, до которой дано достигнуть человеческому существу, становится путеводной звездой для всех людей, стремящихся к благу.
Только мать может перед смертью спокойно сказать Тому, Кто послал ее в этот мир, и Тому, Кому она служила рождением и воспитанием любимых больше себя детей, только она может спокойно сказать, сослужив Ему положенную ей службу: Ныне отпущаеши раба твоего. А это-то и есть то высшее совершенство, к которому, как к высшему благу, стремятся люди» (разбивка по абзацам моя. В.Р.; 25, 409412).
Много прекрасных слов сказано о женщине-матери в заключительной главе трактата, но они не всегда греют душу. Жизнь матери, хотя и каждодневный подвиг, но это труд на износ, страдания, предрешенные самой природой женщины и ниспосланные ей Богом.
Письмо Гоголя «Женщина в свете» не имело конкретного адресата. В нем нет прямой привязки к теме материнства. Женщина во второй части письма Гоголя носитель добра и энергии света, благая, всеочищающая душу сила. Слово «свет» в названии это не столько указание на социальную принадлежность женщины, сколько ви́дение ее сущности в лучах утреннего солнца. Гоголевский текст тоже походит на панегирик, в котором «красота женщины» предстает как «тайна» (Гоголь), а сама женщина являет собой лучезарный источник духовной жизни.
В отличие от Толстого, повязавшего женщину тяжелым трудом и постоянными заботами и тревогами, Гоголь воссоздал легкий и изящный образ хозяйки света, дарующей радость всем окружающим.
Быть может, вопрос, поставленный над низкими баллами (1, 2), был вызван в целом негативным отношением Толстого (уже обдумывавшего «Крейцерову сонату») к гоголевскому восторгу перед женщиной. А может быть, и другое: Толстой усомнился в правильности выставленных им баллов. Возможно и еще одно истолкование ситуации: почему такая хвала женщине света, то есть представительнице светского общества, а не женщине как таковой? Читатель, возможно, даст иную интерпретацию.