Так и было нужно, встала Маша, стирая кровь с губ. Камни не батарейки. Они зеркала. Показывают вам то, что вы заслуживаете.
Голограмма рассыпалась, оставив в воздухе запах озона. Кристалл потух, став обычным кварцем.
Что ты сделала? спросил я.
Дала им шанс. Она повернулась к выходу, где уже слышался рёв вертолётов. Люди увидят в кристаллах не вечность, а себя. И решат, стоит ли им пытаться получить бессмертие.
На обратном пути она молчала, перебирая артефакты в рюкзаке: византийская монета, шестерня от станка Леонардо, обгоревший свиток.
А твоя «игла»? спросил я, когда вдали показался наш дом.
Ещё где-то там, она сделала рукой круг. В каждом выборе. В каждой искре жизни, которую я защищаю. Ведь если я остановлюсь её голос дрогнул, стану просто памятником самой себе. Не хочу памятником, на них вечно гадят голуби.
Мы вошли в подвал, где камень встретил нас всплеском тепла. Маша бросила в него византийскую монету:
Ещё одна история для тебя.
Поверхность поглотила кружок металла.
Наутро она улетела в Бразилию испытывать антигравитационный планер. Я остался с камнем, который теперь светился чуть ярче. Как будто смеялся.
Или плакал.
Никому не говорите, но я тоже всплакнул. Нехорошо, хранитель!
Надо будет почистить одежду и прикупить какао в подвал.
Глава 9
которые светились в темноте, как медуза. Некоторые время не одевалась, умиляя меня игрой огней на обнажённых формах своего вечно юного тела. Потом слегка продрогла и пошла драпироваться.
В подвале пахло жареной картошкой и оружейной смазкой я пытался совместить ужин с разбором очередного «подарка» из прошлого: ящика с гербом прусских баронов. А там древняя маслёнка
Пекут ведь хлеб на солидоле, а картошку иногда жарят на трансформаторном масле, в конце концов!
Мы ели. Нет, не сосны с короткими иголками, а кушали мы. Между прочим, с аппетитом.
Ты хоть объяснишь, откуда это? спросил я, вытирая сажу со лба.
Из замка Мюнхгаузена. Ну, того, настоящего, поручика русской службы. Маша устроилась на верстаке, болтая ногами в кроссовках с подсветкой. Бароны вечно что-то теряли в подземных ходах времени. А я находила.
Она щёлкнула замком ящика, откинув крышку над потайным дном. Внутри лежала потёртая тетрадь в кожаном переплёте и кремневый пистолет с гравировкой: «Für die Ewigkeit» «Для вечности».
Тебе подарок? От кого?
Это Канта почерк, слыхал о таком? Маша провела пальцем по пожелтевшим страницам. Он как-то поспорил со мной, что опишет категорический императив так, что я его приму. Проиграл.
Ты дружила с Кантом?
Нет. Он дружил со мной. А я терпела, потому что он пёк лучшие штрудели в Пруссии.
Замок барона фон Штайнфлюгера напоминал декорацию к опере: позолота, гобелены с единорогами и запах ладана, смешанный с конским потом. Барон был у бургомистра, по организационным делам.
Юная тётушка барона Мари, в платье с фижмами и с белоснежным париком на макушке, играла в карты с философом средних лет, чьи манжеты были испачканы чернилами.
Вы утверждаете, фройляйн, что нравственный закон не требует бессмертия? герр Иммануил положил на стол туз пик.
Утверждаю. Маша сбросила королеву червей. Если бы вы жили тысячу лет, вы бы всё равно опаздывали на лекции.
Иммануил Кант
Он фыркнул, поправляя парик. За окном маршировали русские солдаты город перешёл под власть императрицы Елизаветы после Семилетней войны. Завтра Канту предстояло присягать новой государыне, а сегодня
Боюсь, мне придётся
выиграть, философ понизил голос, иначе барон заподозрит, что я поддаюсь.
Не надо. Маша вытащила из рукава туз червей. Я сама уйду. Меня ждут в гардеробной Её Величества шить новое платье для присяги. Вам бы тоже приодеться.
Кант замер:
Вы шутите?
Нет. Она встала, скинув парик и встряхнув русыми кудрями. Императрица хочет, чтобы её корсет блестел, как совесть после исповеди. А я знаю, как пришить бриллианты, чтобы они не кололись.
На следующее утро, когда Кант дрожащей рукой подписывал присягу, Елизавета Петровна восседала в платье, усыпанном стеклярусом, который фрейлина высочайшего двора Мария Кощеева добыла, взорвав печь венецианских стеклодувов.
Восседала на своем портрете, разумеется, ехать в далёкую Пруссию императрица и не собиралась. Присягу горожан принимал временно назначенный губернатор.
Речи новых русских подданных отменили.
Вы спросите, зачем? Маша доедала штрудель в университетской столовой. Чтобы императрице не написали, как философ заикается от страха.
Кант покраснел:
Я не
Заикался. Потому что я подлила вам в утренний кофе коньяк. Не благодарите. Дворцовая смекалка. Зато теперь никто и не скажет, что почетный гражданин Кант публично сдался завоевателям. Мало ли кто сейчас что подписывает.
Узнал. Через сорок лет. Но не поверил, хотя и подыграл. Маша взвесила оружие на ладони. Пришёл в наш замок, седой как лунь, и сказал: «Вы та самая вечность, что делает время относительным».
А я ему такая: «Нет, я та, кто не даёт вам, философам, заскучать».
Она нажала на курок. Из ствола выстрелил конфетти-заряд, рассыпав по полу бумажных голубей с цитатами из «Критики чистого разума».