Ишь ты, жене буркнул. Развалила бока-то Вставай! Уже кафу варят, чую, быдто в Варшаве живем О, хосподи!
Свечной огарок раскис за ночь, в опочивальне было мутно и едко. В одном исподнем князь юркнул в сени, с писком разлетелись перед боярином челядные девки.
Я вам Кыш-кыш! Глаза-то куда растопырили?
В соседней вотчине князей Голицыных (за рекою, в Пехро-Яковлевском) уже усердно названивали к заутрене. «Богомолы умники!» думалось Алексею Григорьевичу, который никого из Голицыных не жаловал: рознь ветхозаветная, еще от пращуров. Две древние фамилии (Долгорукие от Рюрика, Голицыны от Гедимина) исстари перед царями свары устраивали.
В дальних покоях князь Долгорукий приник к дверной щели. На широкой постели, в обнимку, словно братья, спали его сын Ванька с императором. Порхал над их головами огонек лампадки. Из лукошка под кроватью вылезли малые кутята, в теплых потемках трепали один другого за уши.
И сладостно обомлел Алексей Григорьевич: «Вот счастье-то! Сам государь-император с Ванькою моим дрыхнет Мне бы честь эту!» позавидовал отец сыну. Собрал князь одежонку царскую, что была второпях разбросана. Не поленился и сыновью поднял. Низы кафтанов прощупал: полы мокрехоньки, видать, снова на Москву для тайных забав ездили.
«Ну не дурень ли Ванька? Ему бы приваживать царя к фамилии нашей, а он Пора уже, решил князь. Пора навечно приковать царя к дому нашему»
С такими мыслями вернулся в опочивальню.
Ваньку-то, сказал князь жене, драть бы надобно по старой науке вожжами
Попробуй выдери, усмехнулась княгиня. Сынок-то наш обер-камергер. Да чином по гвардии выше тебя залетел, батька.
Вроде и так, мать, согласился князь Алексей. Да шалить стали много, жалобы слыхать на Москве Собак вот покормим еще с денек и на охоту снова отъедем. Надобно нам государя оттянуть подале от забав и соблазнов московских.
Прасковья Юрьевна враз поскучнела:
О дочерях-то подумал ли? Девки наши, словно доезжачие панские, по лесам и берлогам так и ширяют. Никакого политесу не стало. Личики на ветру обсохли, воланы закрутить некогда, бедным.
Оно и ладно, ответил князь, о своем размышляя.
Кому ладно-то? наседала княгиня. Три дщерицы на выданье, а на Москве показаться не могут: будто леший худой по охотам их таскает Всех женихов растеряем мы за отбытием нашим!
Алексей Григорьевич мигнул с опаской:
А его величество чем не жених нашей Катьке?
Эва! заплескала княгиня руками полными. Болтаешь ты, батька родный, попусту. Проморгал ты, светик:
Катеньку нашу граф Миллезимо из послов цесарских давно выглядывает. И домок себе за Яузой снял, чтобы к Лефортову быть поблизости
Дипломату сему,
посулил князь, перешибу ноги палкой. Вот и пущай до Вены своей на костылях пляшет!
Уймись, батька мой ненаглядный, укоряла его княгиня с нежностью. Ни свет, ни заря, не пимши, не емши, а ты уже и вожжи и палку помянул Миллезимо-то чай, видывал? кавалерчик сахарный. Умен страсть как! Катенька сама глаз на него вострит
А ты, дура генеральная, что дуре Катьке потакаешь!
Так какого же тебе еще жениха надобно?
Через ручей за водой к реке не ходят, отвечал ей муж. На што Катьке кавалер сахарный, коли в светелке у нас сам император врастяжку спит Смекнула?
Прасковья Юрьевна затряслась двойным подбородком:
Будет залетать-то тебе! Не ты ли помогал Меншикова сожрать с его невестушкой? То-то, гляди, князь-душа: на каждого волка в лесу по ловушке Попадешься и ты на зуб к Остерману!
Я-то? загордился Алексей Григорьевич. Да моего Ваньку от царя никакой Остерман не отклеит. Вся гвардия вот здесь, под рукой у меня! Любого раздавлю только сок брызнет
Долгорукий накинул кафтан с пуховым подстегом, вынул кружева из манжет широкие, ясновельможные, из польских земель вывезенные. И приник к испуганному лицу жены своей:
Ведомо тебе буди, княгинюшка, что дому Романовых не привыкать к нашей фамилии! Вспомни-ка кто была жена царя Михаилы Федоровича? Долгорукая То то! Уразумела теперь?
Прасковья Юрьевна так и бухнулась перед иконами:
Господи! Простишь ли князя моего в гордыне великой? Вознесся он во грехах своих и алчности вознесся!
Вань а Вань. стал он тормошить Ивана Алексеевича. Князинька, друг сердешный Да когда ж ты откроешь гляделки свои? Что делать сегодня станем?
Долгорукий разлепил глаза, провел ладошкой по большим красным губам. Лоб его был бледен и чист без морщинки.
Что делать сей день? спросил, потягиваясь. Надо бы вашему величеству иной раз о заботах государства своего потужить!
Что ты, друг мой, поскучнел царь. Умней барона Остермана не будешь. Да и члены совета Верховного даром, што ли, хлеб своей едят? Вот и пусть об России беспокойство имеют А мне испанский дука де Лириа обещался мулов подарить, да не везут все мулов. Боюсь я не обманет ли меня дука испанский?
Мадрид далече, отвечал князь Иван. А моря бурные. Один корабль дука напротив Ревеля разбило. Дука без денег, долги вокруг кошеляет. Мы с дукой в приятелях, он мне тоже андалузских лошадей обещал, да корабли ныне редко приходят
Долгорукий подавал царю одежды, но обувать его не стал: