Сами, ваше величество Чай, не маленькие! Царю было лень с пряжками возиться, он башмаки отшвырнул.
Ладно, сказал. И в валенцах хорошо побегаю сегодня.
Фриштыкать чем будете? спросил его куртизан.
А совсем не буду севодни Не хочется! Вчера объелся!
И не надо, коли так. Еще живее обед проглотим Петр радостно запрыгнул на подоконник:
Хорошо как здесь Милы мне Горенки ваши! Князь Иван раскрыл скляницу, достал горстку перьев.
Ваше величество, сказал учтиво, но и в Горенках делами обеспокою Кой месяц уже бумаги важные по лесам блуждают!
Ой, Иван Алексеич, неужто ты меня за стол приневолишь?
Коли вы меня, государь, и вправду любите, то садитесь. Бумагам важным, министрами уже одобренным, апробации учинить от вас надобно. И меня пожалейте: люди придворные, завистливые и без того клевещут, будто мы, Долгорукие, вас по охотам таскаем, от дел государственных вовсе избавили
Ласковым таким манером залучил царя за бумаги. А сам встал за спиной его, подсказывая быть или не быть по сему. Из-под пера, свирепо брызгаясь, выбегали пауки подписей: Петръ, Петръ, Петръ
К делу ярыжному не прилежу душою, сказал царь, перо отбрасывая. И горазд не люблю писать чернильно Сбегаю-ка я лучше до псарен, а ты проставь подписы под руку мою. Сам знаешь!
И кубарем скатился отрок-царь по лестницам в хрусткие сугробы. Лес вдали, там олени и кабаны, вот рай-то! Растирая щеки, хваченные морозцем, домчал император до псарни особый дом, большой, вровень с усадебным (охота Долгоруких испокон веков славилась). А навстречу царю егермейстер Селиванов, в ранге полковничьем, в мундире сукна зеленого, сам пьян и весел.
Ай да государь! орал еще издали. Как раз овсы варим, собак чтобы потчевать Не желаете ли, ваше величество, бурду собачью мешать в корыте?
Тысячная свора борзых и гончих встретила царя голодным лаем.
Император сразу заспешил: кидал жаркие поленья в печи, веслом половника мешал в котлах густое собачье варево. А на длинных шестах, под потолками птичников, сидели в черных клобучках, словно монахи, соколы да кречеты. Рвали они когтями красное свежее мясо, и капли крови летели вниз на людей челяди
Вошел князь Алексей Григорьевич, присмотрелся к «апробациям» и не мог отличить руки царя от руки сыновьей.
Перенял славно ловок ты! похвалил князь сына.
Не осрамлюсь, батюшка, отвечал ему Иван Алексеевич.
И тоже направился на псарню. Там, среди собак, они и обедали. Им было не привыкать! Иогашка Эйхлер обедал с псарями. А вечером был зван с флейтой наверх к царю, где играл умилительно. После чего ужинал при князе Иване Долгоруком. Так он стал куртизаном при куртизане.
Глава 3
Раненько явился граф Рейнгольд Левенвольде (камергер и посол герцога Курляндского), красавец писаный, бабник ловкий. Вынул он из собольей муфты пакет, промолвил вкрадчиво:
Ея светлость Анна Иоанновна, герцогиня Курляндии и Семигалии, изволят писать высоким господам министрам.
Ежели ея светлость, отвечал Маслов, вновь о денежных дачах печется, так тому вряд ли бывать, ибо господа министры верховные в деньгах сами весьма озабочены.
Левенвольде кивнул, и две громадные серьги в ушах дипломата брызнули нестерпимым блеском. Пошевелил пальцами, и вновь засияло вокруг от множества бриллиантовых перстней.
Курляндия, произнес посол, маленькая и бедная, а Россия большая и богатая Ея светлость Анна Иоанновна немного и просит от щедрот русских Червонцев стоне более!
Стали собираться министры. Пришел, на трость опираясь, старый канцлер Гаврила Иванович Головкин, и сразу на икону письма холуйского полез целовал Христа в тонкие пепельные губы. Явился следом приветливый Василий Лукич князь Долгорукий, версальский баловень, иезуит тайный, пройдошистый. Притащился, вынув из ушей вату, вице-канцлер барон Андрей Иванович Остерман человек иноземный, и вату отдал Степанову.
Куды-нибудь брось ее, сказал Остерман по-русски. Показался старейший верховник князь Дмитрий Михайлович Голицын, и Анисим Маслов разоблачал князя от шуб, а старик Голицын, долгонос, быстроглаз, поцеловал Маслова в высокий лоб умника.
Спасибо, сыне мой Анисим, поблагодарил за услугу.
Позже всех прикатил из Горенок князь Алексей Долгорукий, и Верховный тайный совет начал работу
Как быть? вопросил Степанов. Герцогиня Курляндская из Митавы слезьми худо плачется: посол граф Левенвольде с петухами «петичку» принес; пособить просит деньгами или припасами!
Охо-хо, завздыхал Дмитрий Голицын. Где взять-то? Русь и без того поборами догола выщипана.
Остерман поглядывал на всех из-под зеленого козырька.
Поелику, сказал он, туману подпуская, герцогиня Анна суть от корени царя Иоанна, а сестрицы ее Екатерина и Прасковья на Москве от нас удовольствие имеют, то и почитать сие нам убытка не обнаружится Dixi! закончил Остерман по-латыни.
Чего, чего, чего? очнулся от дремы канцлер Головкин.
Василий Лукич прыснул в кулак смешком ребячливым.
Уж ты, ей-ей, прости меня, барон, сказал он Остерману. Но тебя разуметь трудно: дать на Митаву или не давать?
Остерман через козырек всех видел, а его глаз никто.
Оттого, князь Василий Лукич, не разумел ты меня, заговорил он обиженно, что язык-то российской не природен мне. Да и невнятен я ныне по болести своей давней и причинной.