Шеф международного отдела превосходно знал, что кремлевские врачи своей личной жизнью отвечали за здоровье членов правящего Политбюро. Пономарев просто не мог представить тогда, чтобы они разрешили Кулакову, если он действительно был хронически болен, находиться на ногах все то время и без перерывов интенсивно работать. Ведь в промежутке между 6 и 12 июля Кулаков, кроме всего прочего, еще и ежедневно участвовал в заседаниях Верховного Совета СССР. «Хроническая пневмония! Атеросклероз! И все время на ногах! Быть этого не может!» с возмущением думал сейчас шеф международного отдела. В сознание Пономарева естественная смерть Кулакова не укладывалась, и он с подозрением подумал тогда о личном враче вождя и начальнике медицинского управления Кремля Евгение Чазове. Он же и подписал некролог, опубликованный в «Правде».
За десять дней до смерти Кулакова вождь ни с того ни с сего взял и самолично наградил Чазова высшей наградой страны орденом Ленина с Золотой звездой. Пономарев присутствовал на той торжественной церемонии, и у него даже еще и сейчас звенели в ушах слова вождя, награждавшего своего личного врача. Вождь говорил медленно, будто что-то жевал: «Ну, а что касается высокой награды, которой мы удостоили одного из видных деятелей советского здравоохранения, нашего доброго друга Евгения Чазова, то это признание его бесспорных огромных заслуг». Огромных? чуть не вырвалось тогда у Пономарева. Каких заслуг?! недоумевал он, но уже через несколько дней Пономарев знал настоящую цену выданного вождем аванса. «Какая грязная, бесстыжая работа!»
На похоронах Чазов держался сухо, сдержанно, был как всегда учтив, но в глазах его Пономарев не нашел и капельки скорби или малейшего сострадания. А хоронили Кулакова 20 июля. Его красный гроб весь в цветах и золотистых лентах, сопровождаемый членами правящей партийной элиты, генералами и министрами, был доставлен на Красную площадь к мавзолею Ленина. Отзвучала похоронная мелодия, и на трибуну мавзолея для прощания с покойным поднялись все, кто сопровождал гроб, к ним тут же присоединились и другие партийные боссы и военные. Но на изумление всем, там блистательно отсутствовал сам вождь, не было и второго человека в партии Михаила Суслова, не явился и председатель Совета Министров Алексей Косыгин.
Такого еще не было за всю советскую историю. Никто не мог припомнить случая, чтобы здравствующие руководители партии и государства не простились бы со своим ближайшим соратником, не встали хотя бы на пять минут в почетный караул возле его гроба. В тот день впервые был нарушен до того никем не нарушаемый священный
партийный ритуал похорон высших чинов правящей партийной элиты. Да и обычные человеческие нормы оказались растоптанными, и покойный получил тогда еще и публичное отмщение, дабы шел он своим последним путем не в рай, а в ад! Отступника предали всеобщей анафеме, и с тех пор он был начисто всеми забыт и вычеркнут из всех списков заслуженных деятелей компартии СССР.
На следующий после похорон день, словно бы продолжая издеваться над прахом покойного и его семьей, «Правда» опубликовала большую фотографию улыбающегося вождя с чехословацким лидером Гусаком. Снимок этот был сделан в Крыму в день и час траурной процессии на Красной площади. «Скотина!» выругался тогда Пономарев.
Скотина! повторил он и сейчас, вспомнив о судьбе единомышленников Кулакова. Трое из них шеф компартии Белоруссии Машеров, председатель Совета Министров Белоруссии Киселев и командующий авиацией объединенного Западного военного округа трижды Герой Советского Союза генерал Леонид Беда, поочередно погибли в автомобильных катастрофах. Член Политбюро и первый заместитель председателя Совета Министров СССР Мазуров был вышвырнут со всех постов и отправлен, как и Подгорный, доживать свой век в какую-то деревушку. Вождь послал в отставку и нескольких министров и генералов
Пономарев прошелся по кабинету и остановился возле окна. Он постоял с минуту, бесцельно глядя на кутавшихся в шарфы пешеходов, и взором прошелся с ними по заснеженному Ильинскому бульвару.
Вот до какого дня рождения я дожил! с грустью сказал самому себе Пономарев и как-то неуверенно направился к своему столу.
Анатолий знал, что сегодня у шефа день рождения и был неприятно удивлен тому, что утренние газеты не обмолвились об этом ни единым словом. Горбунов, конечно, превосходно ориентировался почти во всех внутрипартийных лабиринтах и вовсе не ожидал услышать сегодня фанфар в адрес своего шефа. Но молчание прессы даже и на него произвело впечатление. Анатолий все утро порывался поздравить Пономарева, но тот до сих пор никого и ни по каким вопросам еще не принимал.
Анатолий должен был до конца дня закончить начатый еще на прошлой неделе по просьбе шефа анализ взглядов некоторых видных американских политиков на советское руководство. Пономарев просил Анатолия изложить свое мнение по поводу того, как эти взгляды, высказанные публично, влияют на массовое сознание рядовых американцев. На столе Анатолия лежала куча всяких справок, документов, американских газет, доставленных ему из институтов США и Канады и Международного Рабочего Движения, но работа у Горбунова продвигалась сегодня крайне вяло. В его голове все время роем кружились новогодние воспоминания, и он даже возбуждался от одного только воображения близости полногрудой жены Виктора Быстрова. В ту новогоднюю ночь Нина не упускала случая танцевать с Анатолием, и уже под самое утро как-то очень просто и прямо предложила ему себя.