В прошедшие после Нового года дни Нина и Анатолий все никак не могли найти подходящее место для встречи. И вот наконец только вчера Нина сообщила ему по телефону, что у нее будут ключи от квартиры ее подруги. И они условились встретиться сегодня же сразу после работы возле метро «Кропоткинская»
Телефонный звонок прервал его воспоминания, потом, закончив разговор, Анатолий стал втягиваться в свои обыденные занятия. Он работал всегда с интересом и каждый раз, получая личные задания шефа, преисполнялся особой важностью и серьезностью.
Несмотря на далеко не юношеский возраст, Анатолий, однако, все еще сохранял при исполнении служебных обязанностей какую-то наивную романтичность, сочетавшуюся у него с глубочайшей и педантичной преданностью режиму. Верноподданничество пришло к нему скорее всего не от разума, а от воспитания. Разумом Анатолий понимал иногда очень многое, чего не полагалось понимать человеку, занимавшему такой пост.
В те очень короткие минуты откровения с самим собой он даже осязал страх и ужас грядущей мировой катастрофы, с болезненной искренностью признавался себе в том, что сам он своими же собственными руками, словно бы маленький паучок, плетет здесь, в этом своем кабинете, узелок за узелком огромной и уже нависшей
над всеми паутины. В такие минуты Анатолий отдавал себе отчет, что в один из дней мир может в пух и прах разлететься вовсе не от взрыва водородной бомбы, чего вероятнее всего, как он полагал, никогда не произойдет, а от последнего и уже наступившего тура мировой коммунистической революции. Но, как и любой верноподданный, Анатолий был трус и боялся даже своих собственных мыслей. Как черт от ладана убегал он от них к спасительной и мнимой романтике и вновь становился тогда безвольным рабом жрецов того самого Бога, в которого уверовали когда-то и его отец и его нынешний шеф.
Сейчас же Анатолий еще раз бегло перечитывал доклад бывшего американского дипломата, служившего в американском посольстве в Москве в годы Второй мировой войны. Это было его выступление, сделанное некоторое время назад перед американскими студентами и профессорами Дартмутского колледжа в Нью-Хемпшире. Бывший дипломат не жалел тогда укоризненных и горьких слов в адрес американской администрации и упрекал ее в субъективизме. Но особый гнев дипломата вызвала, как он почти дословно выразился, бесконечная цепь извращений и упрощений советской политики, а также постоянное преувеличение военной мощи Москвы и ее якобы зловещих намерений. Дипломат высказал тогда мысль, что тенденция взирать на советских руководителей как на абсолютных и неисправимых врагов, пожираемых ненавистью и стремящихся лишь к тому, чтобы уничтожить Соединенные Штаты, грозит большой опасностью. «Жизнь ничему не научила этого старого болвана! закончив чтение, с удовольствием подумал Горбунов, Вождь правильно считает его полезным человеком».
Горбунов был убежден в том, что даже в те давние времена, когда этот дипломат жил в Москве, Сталин ловко водил его за нос и американец не смог тогда до конца постичь все таинства советской внешней политики. И ныне груз прежнего недопонимания, советской действительности тянул дипломата назад к его прежним ошибкам. «Не таким, как этот старый американец, раскусывать наш крепкий орешек!» подумал Горбунов. И вообще, Анатолий был убежден в том, что Запад пока еще попросту не готов даже к восприятию самой мысли о быстро изменившемся времени, мировой ситуации и совершенно новой глобальной тактической концепции своего давнишнего врага. Западные политики, полагал Горбунов, превосходно понимали и трезво учитывали советскую военную опасность, но ровным счетом не проявляли никакой настороженности к другой и абсолютно реальной для себя опасности уже начавшейся против них тайной идеологической войне.
Горбунов с удовольствием отмечал тот факт, что на Западе все никак не могли понять одной и очень простой истины в Кремле не было простофиль, там сидели опытные политики, у которых никогда не появлялось желание закончить свою жизнь в адском пожарище термоядерной войны. Не видел Анатолий вокруг себя людей, жаждавших так бесславно уйти в мир иной, но зато он доподлинно знал, что Кремль решится на всеобщую или ограниченную термоядерную войну лишь при двух условиях: когда у Кремля окажется неоспоримое, реальное военное превосходство и когда тыл противника будет стерилизован и морально развращен пацифистской пропагандой. Катастрофическая духовная слабость тыла противника по мнению советских стратегов обеспечивала им быструю победу после нанесения ядерно го удара. Только при этих условиях, Горбунов знал мнение своих боссов, они надеялись выжить в Третьей мировой войне. И они готовились к ней ежедневно, ежечасно. Но пока что здесь, в Кремле предпочитали разделываться с Западом не ядерными боеголовками, а скальпелем и ядом. А это означало, что по крайней мере, на ближайшие годы во главе своего тактического арсенала советские руководители намеревались держать подрывные революции, идеологические диверсии, красный террор, шантаж, интриги. Не фронт, а тыл противника, и Горбунов это хорошо знал, превращался теперь в передовую линию кремлевских политиков. Борьба за тыл Запада становилась, таким образом, прелюдией к мировой битве. И, конечно же, бывшему американскому дипломату, считал Анатолий, было невдомек, что именно изо дня в день делали на Старой Площади в тиши своих кабинетов люди, подвласные Пономареву.