LV. Так как один-единственный человек, так целое государство должны гордиться великолепием своих собственных свершений и думать, чтобы другие их деяния соответствовали этим. Итак, вы сами, покорив уже многих врагов, от рук которых вы претерпели величайшие обиды, не пожелали ни уничтожить их, ни лишить их своей собственности, но возвратили им их дома и земли, позволили им жить в отечествах, где они родились, и уже предоставили некоторым из них и равное право голосовать и быть вашими согражданами. 2. Но я имею сообщить о еще более замечательном вашем деянии, что вы позволили многим вашим согражданам, наносившим вам тяжелые оскорбления, уйти безнаказанными, пока вы вымещали обиду исключительно на тех, кто был виновен; из их числа были те, кто получил земельные наделы в Антемнах, Крустумерии, Медуллии, Фиденах и многих других . Но зачем мне нужно перечислять вам теперь всех тех, кого вы, после того как взяли приступом их города, наказали умеренно и как подобает согражданам? И пока благодаря этому город не подвергался ни опасностям, ни порицанию, но и милосердие ваше восхваляется и безопасность нисколько не умаляется. 3. После этого вы, которые щадите врагов, начнете войну против друзей? Вы, которые позволяете покоренным уходить безнаказанными, будете карать тех, которые помогали вам обрести господство? Вы, которые предлагаете свой собственный город в качестве надежного прибежища всем нуждающимся в этом, осмелитесь прогнать из него родившихся здесь, с которыми вы вместе росли и воспитывались и делили хорошее, и плохое и в мире, и на войне? Нет, если вы желаете поступать справедливо и в соответствии с вашими обычаями, то без раздражения решите, что вам полезнее.
LVI. Но кто-то может быть скажет, что мы не хуже знаем, что смуту следует успокоить и с большим усердием добивались этого. Теперь же попытайся сказать, каким образом могли бы мы успокоить ее? Поскольку ты видишь, сколь своеволен народ, который, хотя сам и является обидчиком, ни к нам не посылает заключить мир, ни посланным нами не дает ответов, достойных сограждан и снисходительных, но проявляет высокомерие и угрожает, и нелегко догадаться, что он желает. Послушайте, однако, то, что я теперь советую делать. 2. Я лично не считаю ни того, что народ непримирим в отношении нас, ни того, что он исполнит какие-либо свои угрозы. Я полагаю, что его действия не соответствуют его словам, и думаю, что он гораздо более нас стремится к миру. Ибо мы живем в самом дорогом для нас отечестве и имеем в своей собственной власти наши жизни, дома, семьи и все самое достойное. Он же лишен отечества и домашнего очага и лишился самых дорогих своих родственников и не имеет каждодневных средств к жизни. 3. Конечно, если кто-нибудь спросит меня, из-за чего плебс, даже пребывая в таких несчастьях, не принимает наши предложения и сам никакого посольства к нам не отправляет, то, клянусь Юпитером, я бы сказал, потому что он слышит слова сената, деяний же никаких ни гуманных, ни благоразумных, происходящих от него, не видит, и понимает, что неоднократно был нами обманут, так как мы всегда обещаем позаботиться о нем и никак не заботимся. И он не желает отряжать к нам послов из-за
тех, кто здесь обыкновенно обвиняет его, и опасается не добиться чего-либо из того, что требует. 4. Им, пожалуй, могло бы овладеть чувство бессмысленного соперничества. И это ничуть не удивительно, так как и среди нас самих есть кое-кто, в ком таится сварливость и любовь к спорам как в частных, так и в общественных делах, которые считают недостойным уступить противнику, но всегда стремятся любым способом быть выше и не сделать приятное, прежде чем не подчинят тех, кто должен испытать хорошее от этого. 5. Обдумав это, я полагаю, что к плебеям надлежит отправить посольство, состоящее из тех, кто пользуется наибольшим доверием. И я советую, чтобы посланные мужи имели неограниченное право прекратить смуту посредством того, что сами они сочтут подходящим, не вынося более этого вопроса в сенат. Ибо если те плебеи, кажущиеся теперь презренными и удрученными, осознают это, узнав, что вы на самом деле заботитесь о единомыслии, то они снизойдут до более умеренных условий и не потребуют ничего ни постыдного, ни невозможного. Ибо все, пылающие гневом, особенно будучи униженными, обыкновенно пребывают в ярости против относящихся к ним высокомерно, однако делаются кроткими в отношении заботящихся о них».
LVII. После таких слов Менения в сенате поднялся большой шум, и члены сената беседовали друг с другом, каждый отдельно со своими сторонниками. Те, кто был дружески расположен к плебеям, призывали друг друга приложить все усердие к возвращению народа в отечество, после того как они получили в качестве проводника настоящего мнения самого славного из патрициев. Аристократы же, больше всего жаждавшие, чтобы не был изменен установленный предками государственный порядок, недоумевали, как действовать при настоящем положении дел, не желая менять свои принципы и не имея возможности оставаться при своих решениях. Те же, кто был нейтрален и не присоединился ни к той ни к другой стороне, хотели сохранения мира и требовали, чтобы было обращено внимание на то, что будет полезно для осажденных. 2. И после того как воцарилось молчание, старший из консулов похвалил Менения за благородство и попросил остальных в равной мере показать себя защитниками государства не только посредством откровенного выражения своих мнений, но и выполнением решений без страха. Затем он таким же образом призвал по имени высказать свое мнение другого сенатора, Мания Валерия, брата того Валерия, с которым вместе освобождали город от царей, мужа, приятного для народа более других из патрициев.