Оттуда, коротко ответил Симка и выругался. Дайте же чем-нибудь человеку шею перевязать, али не видите, как у него кровь хлыщет.
Женщина быстро раскрыла дорожную сумку, вынула оттуда бинт, надломила стеклянную пробирку с йодом и умело начала перевязывать раненого.
Ишь ты, удивленно сказал Симка, и откуда это она, на наше счастье, взялась. Ты кто хоть такая?
Но, прежде чем она успела что-либо ответить, в окошко постучали. Ребята схватились за револьверы. Распахнулась дверь, вошел хозяин квартиры Смирнов и с ним Лбов.
Лбов вошел, как будто бы давно был со всеми ребятами знаком. И заговорил быстро:
Давай раненого оставьте здесь, завтра к нему придет доктор. А все остальные за мною. А то полиция тут так и кружится, я насилу прорвался.
Ни у кого в голове не мелькнуло даже и мысли ослушаться его, и все пятеро направились к выходу, но Лбов вдруг быстро шагнул вперед, крепко стиснул руку незнакомой женщины и, дернувши ее к свету, спросил с удивлением у хозяина:
А это кто? Откуда еще тут такая.
Не знаю, смущенно ответил тот. Это баба без меня кого-то пустила
Просилась переночевать, рубль дала, вот я и впустила, запальчиво ответила жена. У тебя, у черта, хоть копейка есть? К завтраму жрать нечего, а ты вон чем занимаешься.
Муж не ответил ничего. Лбов нахмурил брови, достал из кармана десятку, положил на стол, потом сказал:
Оставить тут ее нельзя, черт ее знает, что за человек, а кроме того, у баб языки долгие. Одевайся, валяй.
Но черные, точно выточенные брови еврейки даже не двинулись она молча накинула пальто, яркий цветной платок и вышла на улицу.
* * *
Два раза от разъездов шарахались все в темноту. Чтобы не навлечь полицию на оставленного раненого, Лбов умышленно избегал перестрелки.
На берегу Камы он легонько свистнул и замолчал. Прошло минут пять никого не было.
Ты зачем свистишь? спросил его Симка.
Увидишь, коротко ответил Лбов, я даром никогда не свищу.
Послышался плеск, из темноты вынырнула лодка и причалила к берегу. Все семеро сели молча, и лодка темным пятном заскользила по Каме. Слезли на том берегу. На опушке, пока ребята закуривали, Лбов подошел к еврейке, молча усевшейся в стороне на срубленном дереве, и спросил:
Чего же ты молчишь и откуда ты на нашу голову взялась? Убивать тебя вроде как не за что, а в живых оставлять тоже нельзя. И куда я тебя дену?
А ночь была такая звездная. И вечер был такой мягкий.
Женщина встала, скинула платок и вдруг неожиданно обняла его за шею.
Милый, сказала она шепотом, милый, возьми меня с собой.
Лбов никак не ожидал этого.
Вот дура-то, и как это ты скоро Да на что ты мне нужна. Он хотел было оттолкнуть ее, но она еще крепче зажала руки на его шее и, прижимаясь к нему всем телом, прошептала:
А может на что-нибудь.
А ночь была такая звездная, и вечер был такой весенний. И Лбов вспомнил, что собственная его жена теперь отгорожена барьером казачьих шашек, и Лбов уже мягче разжал ее руки.
Ты дура, сказал он ей.
И Симке-сормовцу, который стоял недалеко, показалось, что он улыбнулся, а может быть, и нет разглядеть было трудно, потому что ночь была весенняя, говорливая, но темная.
Но то, что женщина улыбнулась и блеснула черными глазами, это Симка-сормовец разглядел хорошо.
6. Встреча
Это было на берегу речонки Гайвы, узенькой мутной полоской прорезавшей закамский лес.
Лбов лежал на берегу речки, а Симка-сормовец запекал в углях картошку, когда невдалеке послышался вдруг резкий свист.
Бекмешев пришел, не поворачивая головы, проговорил Лбов. Давно я уже его жду, дьявола. А ну-ка свистни ему в ответ.
Но это был не Бекмешев, а паренек лет шестнадцати. Он вынырнул из-за кустов и сказал, чуть-чуть задыхаясь от быстрого бега:
Ишь, куда запрятались, а я искал, искал Тебе, Лбов, записка от Степана. А сам он не может, занят чем-то.
Занят хмуро передразнил Лбов. Чем он там занят? А ну дай сюда!
Он взял записку, распечатал ее, повертел перед глазами и сунул ее Симке.
На, читай!
Симка прочел. Там было несколько бессвязных и непонятных слов: «Приходи, как под луну, в девятый, четыре патрона есть».
Но смысл этих слов был, очевидно, понятен Лбову. Он улыбнулся, привстал с земли, потом сжал губы и задумался.
До сих пор он действовал на свой риск и совершенно один. Сормовских ребят считать было нельзя, они были пришлыми и непостоянными, а Стольников за последнее время ни в какие дела не вмешивался, он стал каким-то странным, все ходил, часто хватался за голову и бормотал какие-то несуразные слова. А теперь кто они, эти четыре, с которыми придется рыскать, нападать, и если нужно, то умирать? Кто они?
Весь день он был задумчив. В девять вечера был на обычном месте, верстах в пяти от Мотовилихи. Прошел час никого не было. Лбов нервничал, и эта нервность еще усиливалась окружающей обстановкой, потому что темный лес, насыщенный весенними тревожными шорохами, напитанный сыроватым пряным запахом преющей прошлогодней листвы, бил в голову и слегка кружил ее.
Но никто не видел и не знал, как нервничал тогда Лбов.
И едва только захрустели ветки под чьими-то ногами, едва только фальшивым криком откликнулась кукушка, и не кукушка, а ястреб, выпрямился Лбов и провел спокойной рукой по маузеру.
Их было четверо, четыре человека без имен.
Демон черный и тонкий с лицом художника, Гром невысокий молчаливый и задумчивый, Змей с бесцветными волосами, бесцветным лицом и медленно-осторожным поворотом головы, и Фома низкий, полный, с подслеповатыми, добродушными глазами, над которыми крепко засели круги очков.
И в первую минуту все промолчали посмотрели друг на друга, а во вторую крепко пожали друг другу руки, и в третью Змей повернул голову и спросил так, как будто продолжал давно прерванный разговор:
Итак, с чего мы начинать будем?
Найдем с чего, ответил Лбов. Садитесь здесь, он неопределенно показал рукой вокруг, садитесь и слушайте. Я все наперед скажу. Я рад, что вы приехали, но только при условии, чтобы никакого вихлянья, никакого шатанья, чтобы, что сказано то сделано, а что сделано о том не заплакано, и в общем Револьверы у вас есть? И потом нужны винтовки, и потом мы скоро разобьем Хохловскую винную лавку, а потом надо убить пристава Косовского и надо больше бить полицию и наводить на нее террор, чтобы они боялись и дрожали, собаки Он остановился, переводя дух, внимательно посмотрел на окружающих и начал снова, но уже другим, каким-то отчеканенно-металлическим голосом: А кто на все это по разным причинам, в смысле партийных убеждений или в смысле чего другого, не согласен, так пусть он ничего не отвечает, а встанет сейчас и уйдет, чтобы потом не было поздно. Он остановился, и сквозь его голос проскользнула угрожающая, резкая нотка. Он не сказал больше ничего.
Всю программу изложил, заметил Бекмешев, стараясь сгладить слегка резкость, с которой встретил вновь прибывших Лбов.
Демон удивленно стянул брови. Гром молчал. Змей выставил одно ухо вперед и слушал, чуть-чуть улыбаясь, и улыбка у него была вкрадчивая, непонятная, так что каждый мог ее понять по-своему.
Только Фома снял очки, вытер спокойно стекла и сказал отдуваясь, но совершенно просто:
Уф ну, милый, и завернул же ты Только надо же все как-нибудь согласовать, чтобы все это не слишком уж разбойно выходило.
Но что и с чем согласовать, он не договорил, потому что невдалеке заревела сирена проходящего парохода и шальное эхо долго и неугомонно неслось по лесу.
Пошли к Лбовской землянке. Кроме Стольникова, там было еще двое ребят. Уселись у костра, над которым варился котел с мясом, и стали знакомиться.
Я пить хочу, сказал Змей.
И я, добавил Гром.
Пойдем, проговорил Лбов, я тоже хочу. Входи в землянку, там ведро.
Распахнули дверь, первым вошел Гром. Он пил долго, молча, потом подал ковш Демону и хотел выйти, но взгляд его упал на угол, на груду наваленной сухой листвы, служащей вместо постели Лбову, и на окутанную красным, густо пересыпанным цветками, платком жидовку. Он перевел глаза на Лбова и спросил спокойно, не меняя выражения лица: