Интересно. А ты не откроешь мне, какое у тебя Дело?
Открою. Я изобретаю сверхэнергоёмкий электрический аккумулятор, способный вытеснить бензиновые двигатели.
И ты думаешь сделать это в одиночку? Насколько я знаю, целые КБ и у нас, и за рубежом над этим бьются, а ничего путного пока не выходит.
Зато я не завишу от заказчика, не связан узостью программ. Не получится аккумулятор, что-нибудь получше, может, выйдет, например, энергетический источник на каком-то новом принципе, сверхмощный и сверхминиатюрный. Кладёшь такой источник размером со спичечную коробку в свою сумку, и тебе не страшны стихии. Он обеспечит и отоплением, и освещением, и добудет пищу, а с помощью промежуточных устройств перенесёт куда угодно. Не лишняя вещь в приближении общественной гармонии.
Никогда бы не подумала, что ты такой романтик, Слава, у тебя такая здоровая ирония по отношению к окружающему
Ты полагаешь, только к окружающему?
Нет, я знаю, ты и к себе беспощадно ироничен. Тем более странно Неужели ты вправду веришь, что изобретения могут нас приблизить к счастью? Мой отец рассказывал об ужасах чернобыльской аварии. Он добровольно туда поехал, он был врачом. Других спасал, а сам не уберегся Когда он умирал, я проклинала изобретателей атомной энергии.
Девочка произнёс Левенцов с оттенком укоризны. Я понимаю твоё горе. Но зачем так огульно об изобретателях? Знаешь, мне тридцать пять уже. Ни кола, ни двора, ни семьи, ни близкого человека. Мои родители погибли в автокатастрофе, сестёр, братьев нет. Я, как проклятый, сажусь каждый вечер к рабочему столу и до ночи ломаю голову над безнадёжным делом, которое, как ты заметила, вряд ли сделает человечество счастливей. Знаешь, какие непростые монологи на этот счёт крутятся у меня в голове даже ночью в сновидениях! Иногда думаешь, может, я наркоман от изобретательства
Проводив Аллу, Левенцов вдруг увидел, как замечательно хорошо на улице. Дневная жара сменилась уже вечерним ласковым теплом, схлынул транспортно-людской поток, было тихо. Улица, по которой он в рассеянности брёл, проходила мимо парка. Он завернул в него и в тени деревьев вспомнил про аллею, на которой встретился с Наташей. Он попытался вспомнить её лицо не удалось: в памяти складывалось нечто притягательно приятное, но расплывчатое, без конкретных очертаний. Отчётливо вспомнился только её голос. Какое целомудренное было в этом голосе спокойствие и какие чеканной ясности согласные, смягчаемые придыханием! И неисчерпаемая нежность. Прямо как автономное живое существо воспринимался её голос. Как одушевлённая ласка женщины, счастливо утомлённой наслаждением. Женщина этого чуточку стыдилась, и это так мило отражалось в голосе
Вспоминать Наташу было приятней, чем трудиться над изобретением. И Левенцов неожиданно подумал: «Гитару бы, в приятели шута, пить с ним вино всю ночь, грустить, глядеть на звёзды, песни петь да затевать проказы во дворце принцессы!»
4
Алла скинула в прихожей туфли, прошла на кухню, потом в библиотеку. Алевтина Владимировна Скобцева, её мать, сидела в кресле у окна с раскрытой книгой. Алла, неслышно подошла по толстому ковру и мягко повернула книгу вверх обложкой. Это был роман Стендаля: «Пармская обитель».
Охота тебе такую старомодчину читать! пожала Алла плечами.
Пятидесятилетняя Алевтина Владимировна, сохранившая редкую в такие годы привлекательность лица и женственно полнеющего тела, глянула на дочь своими вдумчивыми, красивыми глазами и сказала:
Если бы над чтением этой «старомодчины» дала себе труд посидеть нынешняя молодёжь, глядишь, перестали бы днём водкой торговать, а вечером «новомодчину» смотреть по телевизору.
Тебе бы легче стало, мам?
Да хоть бы лавки их цыганские исчезли с улиц, и на том спасибо. А то давят на глаза, как фальшивая нота на уши.
Мам, я подыскала место, сообщила Алла. С понедельника к работе приступлю.
Сгораю от любопытства.
Продавщицей в коммерческой лавке, мам.
Лицо у Алевтины Владимировны потемнело.
Лучше не работай вовсе. Продержимся как-нибудь, пока по душе что-нибудь не сыщешь. Мы с твоим отцом четыре года жили на стипендию да тебя ещё растили и, как видишь, ничего, не померли.
Я же не насовсем в продавщицы, мам, я своё дело заведу, я
Не юродствуй! На лице у Алевтины Владимировны проступили розовые пятна. Водкой она будет торговать!
Не водкой, мам, там промтовары.
А тряпками что, лучше? Добро бы ещё тряпки у них на человеческую одежду походили, а то действительно ведь тряпки размалёванные. Клоуны в такие одеваются, чтоб посмешнее было.
Я в такие не ряжусь.
Конечно, тебя образовали, воспитали, вкус привили эстетический, а ты из благодарности клоунским вкусам хочешь поспособствовать. Не стыдно, дочь? Покойный твой отец
Оставь в покое покойного отца, мам. Всё равно я не переменю решения. Скоро твоей зарплаты, мам, хорошо, если на баранку к чаю хватит. На шее у тебя сидеть я не желаю. И баранкой довольствоваться не хочу. И ты по-другому взглянешь, когда у нас ни в чём не станет недостатка. До тебя просто не дошло ещё, что мир переменился, сегодня надо выбирать одно из двух: или эстетические вкусы, или блага.
Господи, о каких ты благах говоришь? У меня есть память о твоём отце, о Родине, которая была, пока не появились коммерсанты, о светлых идеалах, которые для нас были поважнее, чем баранка к чаю. У меня есть крыша над головой, нам с твоим отцом её бесплатно дали. У меня есть всё, какие ещё блага? Впрочем, кажется, уже не всё. Единственную мою дочь бес попутал! Уж лучше возвращайся, доченька в КОПА. Или устройся няней, медсестрой, уборщицей, дояркой, кем угодно, только не торговкой. Это то же воровство, неужели ты не понимаешь?..
Библиотеку, мам, придётся заложить на время, мне нужен начальный капитал.
Алевтина Владимировна посмотрела на дочь недоверчивым, долгим взглядом, потом поднялась и пошла из библиотеки в спальню. Немного спустя пошла за нею Алла. Сев рядом с матерью на диван, Алла обняла её, виновато-ласково сказала:
Вот увидишь, мам, всё будет хорошо.
И действительно, продавщицей в «комке» Алла проработала всего три месяца, цепко вглядываясь, вслушиваясь, вникая, она получила представление о конъюнктуре и, главное, наметила точки приложения капитала в планируемом обогащении. Незавидную стезю новоявленных российских коробейников Алла рассчитывала обойти. Она поглядывала на них, таскавших с тупыми лицами огромные саквояжи с вокзала на рынок и обратно, с тем раздражительным сочувствием, какое вызывает неразумный щенок или котёнок, выпрашивающий милосердие у двери, из которой его вытолкнули. Нет, ущербная игра не для неё.
Алла вышла на один радиозаводик, свёртывающий в финансовых тисках производство устаревшего образца проигрывателей. Пришлось идти на риск. Она заложила свои и мамины золотые вещи, папину библиотеку, заняла ещё уйму денег и налегке отправилась на тот заводик самолётом. Действуя где красноречием, где деньгами, где личным обаянием, ей удалось перекупить у заказчика одну из последних партий. Отправив проигрыватели железной дорогой, она налегке вернулась домой.
Груз пришёл через трое суток. Все эти дни мать демонстративно не разговаривала с ней. Зато успех предприятия превзошёл все ожидания. Предложенные магазинам проигрыватели были охотно приняты и распроданы в пять дней. Алла выкупила и золотые вещи, и библиотеку, и с долгами расплатилась, а с вырученной суммой вышла на производившую дублёнки фабрику, находившуюся всего в тысяче километров от их города. Рекогносцировка показала, что заказчик здесь покруче, чем на радиозаводике, за перекупку можно было и здоровьем поплатиться. Алла вышла на директора. Он оказался бравым мужчиной лет пятидесяти.