Ничего страшного, больше вроде нет. А почему не меняли простыни?
Не знаю, наверно, им стирать не хотелось.
Первый разговор о приюте.
Санитаров ребята не боятся, а солдата боятся Нет, солдат тоже не бьет, потому что бить нельзя воспитательница бы заругалась. Иногда только раскричится и ремнем хлестнет, но бить не бьет.
А тебе доставалось?
Ну понятное дело.
Вот так вот: не бьют, но бьют. И все же Стефан прав: не бьют не полагается бить; солдат кричит, грозится, наверное, и редко, в исключительных случаях, втихаря, стеганет ремнем.
Раньше я посмеивался над этим мнимым отсутствием логики. Перестал посмеиваться года три назад, когда Лейбусь сказал:
Я очень люблю кататься на лодке.
А ты когда-нибудь катался?
Нет, никогда в жизни.
Это разве что неточно выраженная мысль, но не отсутствие логики: он уверен, что кататься на лодке приятно.
Седьмой день
У Чекова были гости; карты. Поздний ужин. Валентий дежурил по столовой. Злой, выхожу около полуночи. Возвращаюсь в избу, зажигаю лампу. Стефана нет. Что за черт! Выхожу, в дверях сталкиваюсь со Стефаном.
Где ты был?
На кухне. Я несколько раз выходил, смотрел в окно вы сидите. Наконец гляжу нету. Я так бежал, хотел вас догнать.
Боялся?
Да чего бояться-то?
Нет, не боялся. Ждал, высматривал, бежал, чтобы вместе.
Два года я не видел никого из своих, полгода назад письмо, короткое, измятое, случайно прорвавшееся сквозь кордон штыков, цензуры и шпионов. И вот я опять не один.
Я испытал чувство безграничной благодарности к этому ребенку. Ничего в нем нет особенного, притягательного, ничто не привлекает внимание. Простое лицо, нескладная фигура, посредственный ум, неразвитое воображение, никакой душевной тонкости ничего такого, что составляет детское обаяние. Но этот незаметный ребенок, словно неприглядный кустик, голос природы, ее извечных законов, Бога. Спасибо тебе, вот именно такому
«Сынок», думаю я с нежностью.
Как поблагодарить его?
Послушай, Стефек, если у тебя есть вопросы, или что-то докучает, или хочется чего-нибудь скажи мне.
Не люблю я надоедать.
Объясняю, что это не так.
Если нельзя, я так и скажу, объясню. Вот как с лошадью на лошадях возят дрова, хлеб, больных
Я хочу, чтобы вы мне баранок принесли.
Ладно, будут тебе баранки.
Как раз сегодня кончился запас, который я хранил на случай диеты.
Мы поехали в Тернополь на санях. Стефан какой-то грустный. Ни одного детского возгласа из тех, что побуждают нас разглядеть то, что мы перестали замечать, и вспомнить то, что когда-то видели так явственно.
Стефан собирался с Валентием в костел, потом он должен был идти к брату, а Валентий за покупками. Я хотел поискать окулиста вроде бы он есть в одном из военных госпиталей. Встретиться договорились в приюте.
По дороге Стефан несколько раз менял решение: сначала в приют; нет, сначала к брату; нет, лучше он с Валентием пойдет.
В приюте его подозвала воспитательница: он как-то странно оцепенел, на вопросы отвечал с тупым видом, тихим, равнодушным голосом.
Только когда мы вышли, я понял, почему он не хотел ехать в Тернополь, почему в пути был невесел, почему, как только я вышел из кабинета воспитательницы, поторопил меня: «Ну идемте уже!»
Стефан боялся, что я его там оставлю.
Нужно купить чайник.
Я пойду с паном Валентием: я знаю, где продается.
Вынимаю кошелек.
О, Валек (не пан Валентий) получит десять рублей, и мы пирожных купим
Этот его задорный тон должен означать: «Вовсе я не боялся, я знал, что вы меня там не бросите»
Удивляет, как неохотно он говорит о брате. Не понимаю почему. Не хочет, чтобы я встретился с братом, но в чем тут дело?
Читает закончил.
Сколько я сделал ошибок?
Угадай.
Пять?
Нет, всего четыре.
Это на две меньше, чем в первый раз.
Прочел неверно и сразу поправился, сам.
Это вы тоже посчитаете?
Один и тот же стишок в первый раз читал двадцать секунд, во второй пятнадцать, в третий тоже пятнадцать.
А еще быстрее нельзя?
Старается читать быстро:
Страх стра ста старушка
И поскорее переворачивает страницу, чтобы не терять время.
Стихотворение «Висла» вчера читал три раза, сегодня четыре; результат чрезвычайно любопытен.
Вчера: 20 секунд, 15 секунд, 11 секунд.
Сегодня: 11 секунд, 10 секунд, 7 секунд, 6 секунд.
Стихотворение «Сиротка» то же самое.
Вчера: 20 секунд, 15 секунд, 15 секунд.
Сегодня: 15 секунд, 12 секунд, 10 секунд.
Достигнутый во вчерашнем третьем чтении результат полностью сохранился.
Записываю в виде дроби: числитель число секунд, знаменатель число ошибок. Итак, 24/3 двадцать четыре секунды, три ошибки. Так я оцениваю время работы и ее качество: отметки по чтению теперь не нужны.
Читая, Стефан споткнулся на слове «лестница» потерял много времени и остановился.
А-а, все равно долго получится.
Валентий заметил:
Это как с лошадью: зацепится за что-то и ни с места.
Я позволил Стефану начать заново.
Восьмой день
Вчера я писал о детских возгласах, которые побуждают нас вновь увидеть то, что мы перестали замечать. Вот несколько примеров.
У-у, гляньте, какая печать на чае!
(Когда он положил сахар, на поверхность всплыли пузырьки воздуха.)
Вы сколько кусочков сахара положили?
Один.
А вон, смотрите два!
(Стакан граненый.)
Ест баранку.
Из чего мак делают?
Я:
Мак растет.
А почему он черный?
Потому что созрел.
Правда внутри у него стенки и в каждой такой стенке понемножку?
Гмм.
А со всего сада наберется целая тарелка мака?
Его представление о саде складывается из четырех-пяти образов, мое из сотни, тысячи. Это очевидно, но лишь заданный Стефаном вопрос заставил меня задуматься. Здесь кроется источник многих, на первый взгляд нелогичных, детских вопросов. Поэтому нам так трудно столковаться с детьми они, употребляя те же слова, что и мы, вкладывают в них совсем иное содержание. Мои «огород», «отец», «смерть» не его «огород», «отец», «смерть».
Отец-врач показывает пулю, извлеченную из раны во время операции.
Тебя, папочка, такой же пулей убьют? спрашивает восьмилетняя дочурка.
Деревня и город тоже не могут понять друг друга как хозяин и раб, сытый и голодный, молодой и старый и, наверно, мужчина и женщина. Мы только делаем вид, что понимаем друг друга.
Стефан всю неделю равнодушно смотрел, как его ровесники катаются на санках со всевозможных горок и пригорков. Такой соблазн, а он работает с плотниками. До обеда делал с Дудуком кровати для больных, а вечером явился с санками.
Я только два раза.
Именно два? Не три? спрашиваю недоверчиво.
Улыбнулся, умчался. Долго его не было. В избе пусто и тихо; для меня загадка, отчего Валентий, который по-прежнему ворчит из-за лишних хлопот, дважды принимался звать его домой. Может, тоже привык к нашим вечерним занятиям.
Вернулся, сел ждет.
Санки хорошие?
Не обкатались еще.
Я задал нейтральный вопрос, ничем не показав, что всей душой на его стороне, что полностью прощаю ему опоздание не ему, а этому румянцу и здоровому жизнерадостному воодушевлению. Он понял и решил воспользоваться ситуацией: вопросительно глядя на меня, протянул руку к шашкам.
Нет, сынок.
Без тени протеста наоборот, с удовольствием взялся за книжку. Мне показалось, что уступи я он был бы разочарован.
Только без часов, говорит он быстро.
Почему?
Когда часы, кажется, будто кто-то над тобой стоит да погоняет.
Читает. Так он еще не читал. Это вдохновение. Я удивлен ушам своим не верю. Не читает, а скользит по книге, как на санках, удесятеренным усилием воли преодолевая препятствия. Весь неизрасходованный спортивный азарт перенес на учебу. Теперь я уверен, что поправлять ошибки при чтении бессмысленно: он меня не замечает и не должен замечать он один на один со своей неукротимой волей.
Сноски
1
Защитным я называю движение, когда ребенок, не желая отдавать какой-то предмет, поднимает руку, в которой его держит, прячет за голову, отводит руку в сторону. Примеч. авт.