Молодёжь, она умная, а как работать, пусть, кто поглупей! Вдруг в спину говорит Маркушев. И на завод не идут. Не хотят у станка! А девки какие!
Девки у дорог! подхватывает Мотов.
хотят денег неправильным путём! отрубает Мотова, глядя прямо на Щепёткину, и та клонит голову, как от удара.
Да, да! Клавдия Ивановна проницательная, и теперь неприятная (даже неприятней Мотовой), в голове видит мысли. Не работа у тебя на уме, тайное! как из-за начальственного стола, над которым портрет митрополита.
Работу я люблю, пуговицы эти, а чё! по-лагерному врёт Надька.
Она уже! Даю вам честное коммунистическое!
Дядьки оба не врубились. Но Клавдия своему на ухо, Мотова своему; и те глядят на Щепёткину, кивая головами: Мотов длинной, Маркушев круглой.
Надя, мы тебе добра хотим! елейно Клавдия Ивановна.
Ой, беда, беда! причитает Валюха.
У каждого свой маршрут, говорит Мотов.
Не ладно так! недовольна диалогом Клавдия Ивановна. Мы тебе жениха найдём, и будете, как мы с Ильёй Никитовичем. Детки пойдут. У нас большие. Квартира, как конфеточка, где надо в кафеле, где надо лаком блестит, лоджия с цветами Нормально?
Ну, да, неуверенно говорит Надя.
Любо-дорого, прямо сказку сказывает Маркушева, ноги в ковёр, а в телевизоре коммунистическая демонстрация, крестный ход Песню передадут складную. Вот эта хотя бы: «Довольна я моей судьбою!» Ну-ка, бабы, подпевай!
И заводят Надя не подпевает, как-то стыдно с чужого голоса и о чужом счастье. Умолкли, лица победные.
Дальше что?
Что дальше?
Ну, вот ноги в ковёр А потом? Умрём. Черви А родились для чего?
Да не надо так! глядит как на больную Клавдия Ивановна, живи, трудись, учись, детей рожай. Не хочешь ковёр не надо, не хочешь цветов не сажай! Но не иди к тем, которые с дурманом! Эту секту при советской власти хотели убрать, не вышло. Верка Пименова в молитвах с пяти лет, как явился отец из лагеря. Давай-ка, Надюха, в церковь! Это «тренд», как говорят.
Ой, спать охота, зевает громко Валюха, пойду в палатку.
И другие, оставив у костра Ершова с храпом и Щепёткину с думами.
Ночь. Электричка во тьме гремит, будто огромная собака на цепи.
Главного сектанта, отца Веры, и молодые зовут братом: «брат», да «брат». Он в одной камере (мелкий разбой) был с верующим, и уверовал. «И просветил сидящих во тьме и тени смертной». Мнение о церкви: «театр». В первый день Клавдия Ивановна предупредила: «Тебе, девке с кривоватинкой, не след с Пименовой-трясуньей».
Как-то выходят они вдвоём с Верой из цеха:
Тяжело мне. В документах я мошенница.
Перед богом все равны. Молись.
Но как, если не верю!
И об этом. И ниспошлёт.
В другой раз она догоняет Веру во дворе.
Молишься?
Молюсь. Но ответа нет.
Будет. Приходи к нам.
Там никто не трясётся. Читают, сидя рядами в бедной, но недавно отремонтированной комнате: «Никого не обижайте, не клевещите и довольствуйтесь малым». Поют, убедительно благодарят Бога. Некоторые плачут. Щепёткина клонит голову. И у неё слёзы на крупном юном лице. «Благодать отворится невзначай», информация от Пименовой.
«Господи, дай мне веру!»
Рассвет Наверное, отворилась, так как впервые уверена: Бог тут. На бумажном пакете угольком: «В город я, обнимаю, ваша Надежда».
Уходит тихо, чтоб не расплескать дарованного. Ей жалко и Клавдию Ивановну, и Мотову, и Ершова. Всех! Весь мир. И говорит она миру и людям: «Желаю вам добра, а добро это вера».
Внучка Октябрины
История своей мечты
Дождливым августовским вечером в глуховатой деревне Кашке умирала молодая учительница Надя Кузнецова.
Было мытьё полов в классах и в коридоре. Школа одноэтажная, окна высокие, новое крыльцо. Ключ, выданный в райцентре, подошёл, замок отомкнулся. И в низу живота, будто отомкнулось.
Отправив школьную уборщицу домой, воду добывала из колодца (удобней для уборки брать в озере: есть выход к воде). Видеть никого не могла. А до этого, приехав утром на автобусе (маршрут: от районного центра до Кашки), два километра волокла тяжеленные чемоданы. Какая-то тётка предлагает помощь, но ответ отрицательный.
В продуктовой лавке с ней говорят мамы детей, которых она будет учить, но, купив необходимое, в ответ буркает «добрый день» и на выход. Теперь одна в комнате, отведённой для неё.
Если выкарабкается, уедет. Она ведь незамужняя. Правильнее умереть.
Но умирают от этого или нет, она не имеет информации. Весь день кровь. И, в конце концов, будто комок, и крови нет. Легко, но муторно. Лёгкость коварная. Надя неопытная в таких делах.
В бреду клянёт бабушку Октябрину Игнатьевну, будто находясь не в какой-то незнакомой деревне Кашке, а в городе, в доме, где выросла. У дома гремят трамваи. Окна квартиры не на трамвайную линию, но треньканье и удары колёс о рельсы любимая мелодия, которая ей чудится в этой глуши. Не выйти ли во двор, образованный пятиэтажками, не глянуть ли на церковь? Видение: военный дворец (бойницы окон, броня, шпиль-пушка) оживает, направляя дуло прямо в окна церкви.
Не время Наде Кузнецовой в этот день быть Надеждой Ивановной. Ей бы опять просто внучкой Октябрины Игнатьевны. Так её зовут в их доме. А маму Надину дочкой Октябрины. Мама ослепла давно. Надин отец её бросил, не оформив брак. Он не был ей мужем, но детали появления маленькой Нади имеют табу, наложенным бабушкой. И нет данных об этом «Иване», об его родстве. Наверняка, он не Иван, а Павел или Пётр.
В начале той двадцатилетней дистанции Октябрина Игнатьевна уверяет: с младенцем Надей ощутила себя молодой мамой, ну, и прожила немало лет за себя и за дочь. Она кипит энергией. Одолеет и ещё одну судьбу, за внучку Но внучка теперь от неё далеко, в деревне Кашке! Эта идея придаёт Наде энергии: вдруг да не умрёт!
У Октябрины Игнатьевны лицо открытое, седые непокорные кудри. Во дворе, да и в микрорайоне у неё репутация главы семьи, как она говорит, «полной взаимопонимания и доверия», её дочь «труженица», внучка отличница.
Много лет она работала в отделе кадров на военном заводе. Оттуда навык собирать о людях информацию, будто определяя, имеет право жить тот или иной в их доме, в их подъезде, будто дом оборонное предприятие, а подъезд цех, куда берут, тщательно проверив, и она бы некоторых уволила немедленно.
Например, отец большого семейства с третьего этажа регулярно пьян; девица с пятого что ни день с другим поклонником; напротив орёт музыка, дверь рядом от них тараканы.
Вот она в центре двора с продуктовой тележкой. В миску отливает молока. Прибегают кошки. Накормив этих питомцев, открывает пакет с едой для собак. Зимой она обходит и кормушки для птиц. Цель положительный пример для всех в доме.
На прогулке Октябрина Игнатьевна и её слепая дочь громко декламируют:
Ты опять перевыполнила норму?
Да, мама. Звуковая газета на фабрике говорит обо мне: «Наиболее умелые пальцы и наиболее ловкие руки», хихикает.
Кроме тебя, им хвалить некого!
Меня, мама, ценят!
Труженица!
Те, кто мимо идут, иногда удивлённо оглядывают их, улавливая выверенные реплики. У кого-то восхищение: любые трудности преодолеют, какие молодцы!
Они идут мимо парикмахерской, в которой никогда не бывают. Мимо церкви, в которую ни ногой. Мимо военного дворца (с виду танк, пушка направлена в небо, будто для обороны от врагов, которых нет). И когда попадается знакомый, его приветствует Октябрина Игнатьевна, а когда он или она проходит мимо, дочка спрашивает:
Мама, это кто? Я не узнала голос.
Парень из третьего подъезда, культурный, порядочный, идеальный для Наденьки.
Надина мать кивает. Их планы, их надежды с Надеждой. Сбылись: крепкая, диплом, одета
Теперь, умирая, она подводит итог: инициатива бабушки была неверной, а для неё, для Нади, смертельно опасной.
Проведя день в педучилище, она дома, в квартире, недавно выбеленной и выкрашенной. Октябрина Игнатьевна и это известно в доме (кое-кто пытался её нанять), легко делает гигиенические ремонты, не говоря об уборках. «Пол должен быть, как стол» её девиз.