А я боюсь в больницу.
Противозачаточных, вроде, полно. У Надежды с этим никак: пока она в колонии, парень ушёл в армию. Придёт, но женится ли на такой? Да, и ей не до этого. Дети будут спрашивать. Не ответит такая мать, зачем люди живут.
Зачем живёт-крутится Клавдия Ивановна? Зачем рвёт горло на митингах Мотова? Спросить у них? Они немолодые, опытные. Ей двадцать, но время уходит песком, верещит будильниками. Надежда в надежде на открытие себя и людей: у огня поговорят.
От земли прохладно, но костёр пылает, молния на куртке нагрелась. А берёза-то двоим не обхватить! В ней рана с кулак, бьёт сок: кружка полна! Ершов рад: водку запивать.
Тебе бы только о ней! реагирует Валька Ершова.
На отдыхе я. Должен радоваться!
Я вам говорю, друзья-товарищи, огонь не там, где в прошлый раз. Дым в палатку. Нудит Мотов.
Это ты палатку не там ставишь, Мотя, возражает добряк Маркушев.
Я верно ставлю, а вы, друзья-товарищи, развели высоко.
Мотя, ты ослеп? Костёр в яме! орёт хлопотливый Ершов.
Он костровой, информирует Надежду Маркушев, а Мотов любит линию гнуть.
Только бабу свою ему не перегнуть! хохот Ершова.
Он теперь руководитель, и Маркушев хихикает, в улыбке нехватка зубов, ведёт к победам коллектив. Не наш, наш мы ему не дадим возглавить! Обводит руками лес, и он «наш коллектив».
Мужики за палатку. Вернулись. Их жёны стелют клеёнку.
Чё вы раньше времени! орёт Мотова: Никакого терпения! Нет, чтоб у стола нормально, тайно халкают!
Мы на лоне, Люда, говорит робко Мотов.
На лоне, не на лоне, а культура в массах должна быть. Я девок в цехе окультуриваю, опять лекцию им прострочила. Какой вы даёте пример?
Да некого тут окультуривать! наивно выкрикнул Ершов.
Все мы тут с усами, уверенно заявляет Маркушев.
Прямо! выдаёт им Мотова. А Щепёткина? Мы её должны на путь Ты, Надя, ещё не встала. У тебя может быть и обратный ход. Ты и грубость иногда. Намедни меня обозвала этой Тебе не кривой тропинкой вилять, а напрямки на благо нашего предприятия!
Обидная речуга! И Клавдии Ивановны нет! Но вот и она с ведром воды:
Людмила Кирилловна, ну ты даёшь, от озера отлетает, да, вроде, говорить так немодно.
Людка, как на коммунистическом митинге! хвалит Валюха.
От тюрьмы и от сумы Мотов глядит на жену с восхищённой опаской.
Щепёткина, как немая столбом у огня.
Надя, отойди маленько, оттолкнула её, светясь добротой, Клавдия Ивановна, и они с Мотовой крепят над костром ведро с водой, на дне картошка, лук, купленная рыба.
Наверное, и обижаться глупо? Как ей велят, села на бревно, оголённое, без коры; в нём туннели, проеденные червями, и людей они так, когда те умрут.
Клавдия Ивановна по-матерински:
Надюша, нарежь хлеб.
Да-да! Это она готова
Тётки на коленях перед расстеленной на земле клеёнкой, на которой много еды. Жратвы вообще полно. Щепёткина отъелась после колонии и опять равнодушна к еде, как обычно.
Ешь, велит Клавдия Ивановна.
Едят Пьют за Первомай, за трудовые успехи.
За грузоподъёмность! Крановщик Ершов пьёт торжественно, горд нелёгким трудом.
Пьют и за Мотова (на автостанции бригадир, недавно был дальнобойщиком).
За Маркушева и за его токарный станок.
Электричка невидимая, но будто рядом. Ура! Ура!
Девки, нам не дело за них опрокидывать! Наш цех, как говорили, в передовиках! Даём продукцию на уровне мировой: не хуже корейцев, лучше китайцев. Клавдия Ивановна за плечи обняла с одной стороны Мотову, с другой Щепёткину. Люда закройщик опытный, Ершова Валентина машинистка-скоростница, а Надежда наша, она молодец. Пуговицы шир-пыр А ну-ка, ответьте, мужики, на какое изделие идёт пришыв с запошивом? юморит Клавдия Ивановна.
Вот кто ас! Клава! Без Клавы мы без работы мы! Кто наш цех ведёт? Вот кто! У Мотовой пятна по лицу цвета малины. Вот кто! С доброй грубостью тычет пальцем Маркушевой в грудь. А то бы на мели к маю. За Клавдию! Материя наш хлеб. Правильная материя! Нет материи, сколько не матерись, не пошьёшь!
Ой, Люда, хватит, я уж плачу, Людочка
Не ты ли, Мотова, говорила: материя мраковатая? хохотнула Валюха. Но за Клаву выпью, хоть и тошнит. Но за Клаву! Глядите все! Я за Клавушку за нашу! Эх, плясать охота! Э-эх!
Айда к воде, девки! У Мотовой и шея малиновая.
Айда!
Валюха топает, горланит:
«Ой, снег-снежок, белая метелица, напилась, нажралась, и самой не верится!»
Мелкий дождик.
Наде велели караулить костёр. Натянув на голову капюшон куртки, думает: счастливы эти люди или претворяются? Всегда или только когда выпьют? И где оно, счастье: в работе или в семейной жизни? Может быть, в учёбе? Только не тут. Мозги кипят, вот-вот лавой хлынут из глаз, из ушей. Математика уравнения всегда с неизвестными. Литература Раскольников, который убил (ему бы вышку, хотя теперь отменили). Или тот же Толстой
И как определить, какие великие, а какие нет? Например, Пивнухин тоже писатель, но, явно, невеликий, роман о пьянке с улётом. Она, например, плачет над давней картиной «Калина красная», там и песня. Лицо в куртку, поёт. Дождь сеет, прибивая пыль. Она ждёт открытия от этого леса, от костра, от Первомая. Лес зеленеет, земля пахнет, набираясь сил, дышит.
Клавдия Ивановна и её муж понимают: человек оступился, но он Вряд ли убийца, который людей топором, будет другим, но нормальный выпрямится. Как ветка из-под снега. Мама-то ей говорила: «Не тронь чужое!» А Толька: «Нелицензионный товар, будет навар!» Добавил бы: «и срок будет».
От озера вопят. И вот меж деревьев мелькают. Ершова тащат. Валюха ревёт.
Да не вой ты! Лицо у Клавдии Ивановны белое.
Искусственное давай! И Мотова не малиновая.
Кладут к огню. Он мокрый. Синий. Не дышит.
Раз, два, раз, два! Мотова его руки крутит, они как плети. Да не вой ты, Валюха!
Маркушев у берёзы. А Мотов помогает жене, давит на грудь Ершову. Изо рта Ершова хлюпает вода.
Оживает! Ещё качай! выкрикивает Мотова.
Ершов отфыркался. Лёг на бок на доске, как на кровати, двинув локтем спасительницу Мотову.
Пусть дрыхнет, холера, говорит Валюха.
Другие от волнения перебивают друг друга: он хотел в лодке, что у берега, но она дырявая, тонет. С трудом Мотов и Маркушев его вытянули.
Он спит, а они, как о покойнике: ценный грузоподъёмщик, горд трудом.
Он нормальный мужик, уверяет Мотов.
Он у нас заводила. Но бывает. С кем не бывает? торопливо Маркушев.
Да, он трудовой и в семье тихий, Валюха оправляет на муже наброшенную куртку. Купили мы огород, ломить надо, дураков работа, ох, как любит, а он вспахал, и ни капли! Ни капли, бабоньки! Так, чуточку да и говорит, мол, лягу
С Ершова на других. Как живут. Квартиры, мебель, ковры, книг дополна, правда, читать некогда, выкладываются на производстве, но люди они культурные, ходят в кино.
Сумерки, а они говорят. Для Щепёткиной.
Да прекратите вы! обрывает Мотова, и лица к ней. Она лидер, она скажет. И Ершов, и Маркушев, и мой Мотов гордость, опора. Рабочий класс. Он во все века при всех режимах! Мы, Надя, не толкаем ворованный товар. Ни копейки не крадём. Вон Клава с пятнадцати годков на фабрике, от которой ныне, к сожалению, один цех. И вся она в труде. А Валюха Минус три декрета остальные труд. О себе могу Я окончила техникум, младше тебя была. Пролетарии мы. И ныне наш праздник!
Счастье в труде? Молвит тихо Щепёткина.
И в труде, кивает Мотов. Иногда в дальнем рейсе с напарником один, да один. Бывает кого-нибудь подбросим.
Ой, да заткнись, понятно, кого ты там подбрасывал! Отмахнулась Мотова. Я Надьке говорю: не о том она!
Знать хочу.
Знать хочет!
Молодая она, у Клавдии Ивановны любопытный взгляд.
А я думаю: счастье в детях. Если б мой не пил, я бы больше имела детей, я люблю их! Когда маленькие, они такие миленькие! Валюха сжимает руки у груди нежно, как младенца.
Да, видимо, в детях, неуверенно кивает Щепёткина.
Ранние звёзды. Дождя нет, небо глядит доверчиво.
А ты, Надя, что, вот так и крутишь в голове? Клавдия Ивановна неспроста взяла её в их семейную компанию!