Твоя правда. Но он за свой грех уже расплатился. Это был его выбор. А наш с тобой простить его или забыть совсем, сказал Дубок, по-отечески приобняв меня.
Простить? Он по своим стрелял, часового чуть не убил. А один из техников и вовсе погиб. И за что?
Ты извини, Елисеевич, но собаке собачья смерть, сказал я, пожал руку Дубку и пошёл обратно в модуль.
После событий новогодней ночи не приходилось рассчитывать на хорошее времяпрепровождение. С каждым днём пребывание в Шинданде становилось всё тяжелее и тяжелее.
Группу нашего полка, которую оставляли для несения боевого дежурства здесь, в полном составе, сменила другая. Из Союза прибыли нам на замену лётчики-истребители на МиГ-23х.
Под домашний арест нас не сажали, но большую часть времени мы проводили в нашем модуле. И каждый день, допросы, беседы, снятие показаний и так далее. Опрашивали всех, включая штабных работников и официанток в столовой. На нервной почве все стали заниматься спортом.
Сегодня нам вновь предстоял визит к особистам. Утренняя немая сцена в комнате, когда товарищи смотрят на тебя потерянным взглядом стала обыденным делом.
Конец моей карьере, вздыхал Гнётов, сидя на кровати и «пересчитывая» свои пальцы.
По моим наблюдениям, тяжелее всех пришлось именно зам. комэска. Григорий Максимович понимал, что ему уже не светит повышение и дальнейшее продвижение по карьерной лестнице.
Григорий Максимович, давайте оптимистично смотреть на вещи, начал рассуждать Марк, который не унывал даже в такой ситуации.
Барсов, прекрати говорить умные слова. Они тебе не идут, ворчал Мендель, выводя очередной рисунок в своей тетради.
Паша, ты Рембрандт недоделанный! воскликнул Марк. Всё рисуешь и рисуешь. Лучше бы делом занялся.
Каким? Личную жизнь я себе на пару десятков лет уже устроил, сказал Мендель, намекая, что по приезде его ожидают сразу две женщины.
Это да! ехидно улыбнулся Марк, но завидев мой осуждающий взгляд, успокоился. Серый, а ты чего такой спокойный? Всё порешал?
А ты всё болтаешь и болтаешь. Посиди молча, сказал я.
Серый, а ты когда нам расскажешь подробности боя? спросил Паша, поправляя покрывало на кровати.
Почти две недели меня мучают этим вопросом, но ответить я не могу. Краснов и его коллеги постоянно говорят мне, что о воздушном бое нужно молчать. Мол, не нужно знать остальным, как можно сбить на «весёлом» МиГ-29.
Через полчаса я стоял в штабе дивизии перед кабинетом особиста Полякова. Это уже третий мой разговор на тему угона самолёта. И каждый раз мне приходится вспоминать последовательность своих действий в тот злополучный день.
Дверь открылась, и из кабинета вышел Гнётов. Красный и мокрый, руки трясутся, и взгляд затравленный. Будто его пытали, выбивая признательные показания.
Твоя очередь, сказал Григорий Максимович и прошёл мимо меня. Конец моей карьере, тихо проговорил он, удаляясь по коридору, наступая на скрипучий деревянный пол.
Войдя внутрь, я опять оказался перед Поляковым лицом к лицу. Он, слегка небритый, сосредоточенный и с кружкой чая в руке, поздоровался со мной и продолжил свои бумажные дела.
Я закончил, сказал он, отодвинул в сторону рабочую тетрадь и взял бланк. Чистая формальность. Хочу, чтобы мы с тобой общались, а не юлили.
Очередная бумага о неразглашении информации подписанная мной. Даже крупные личности в КГБ не проходят мимо таких формальностей.
Замечательно, сказал он, забрал у меня подписанную бумагу и положил в свою папку. Должен тебе сказать, твои показания помогли нам полностью восстановить всю картину событий.
Только мои? Я там был не один.
Раненый прапорщик Дубок и погибший сержант из техсостава МиГ-29 не в счёт, сказал Поляков, отхлебнув горячий чай.
Прекрасно сказали! «Конторе» всегда было не до погибших людей.
Рад, что был полезен, ответил я. Только я одного понять не могу. Почему вы нас так долго гоняли по допросам? Ни в Союз нас не отправляли, ни на дежурство не допускали?
Да хватит уже с вас дежурств. Подежурили, что до сих пор расхлёбываем. Ну а если серьёзно, то мы не нашли останки капитана Гаврюка. Зато был обнаружен парашют и вскрытый носимый аварийный запас. Шли поиски, но, увы. Безуспешно. Ты не переживай Родин. Рано или поздно мы его всё равно найдём.
А почему я должен переживать?
Ты тот, кто его сбил. Мы думаем, что рано или поздно, он захочет с тобой поквитаться.
Значит жив
Я могу идти?
Береги себя, Родин, сказал Поляков и пожал мне руку. До встречи.
Ох, и не хотелось бы!
Следующим местом, куда мне необходимо было попасть, был штаб полка на аэродроме. В коридоре, который вёл к кабинету командира, было много людей. Все шли к новому старшему авиационной группы в Шинданде с документами для подписи. Сегодня как раз улетает самолёт в Союз, а значит, будет много «передачек» документов для утверждения в штабе округа. Документооборот вещь сложная и долгая.
Вы куда без очереди? возмутился старлей со стопкой красных папок.
Меня ожидают, спокойно ответил я.
Это у вас раньше тут были такие порядки в Шинданде, проворчал майор, размахивающий кипой листов, словно опахалом. Теперь по-другому будет.
Интересные перцы! Судя по ширине рожь, красивой форме и остаткам печенья на усах, явно не воевать сюда приехали.
Вам бы вытереться, товарищ майор, прежде чем к командиру заходить, сказал я и постучался в дверь.
Заглянув внутрь, я увидел сидящего за столом полковника и стоящую рядом с ним Асю. Они вполне себе весело ворковали, смеясь над какой-то шуткой.
Товарищ полковник, разрешите войти, старший лейтенант Родин? спросил я, и командир жестом пригласил меня.
Уже ефрейтор Кисель оценивающе посмотрела на меня, а потом сравнила с новым командиром. Полковник был вполне себе статным мужиком. Высокого роста, черноволосый, плечистый и выглядел явно младше своих 38 лет. Плюс не женат. Хорошая партия для брюнетки Аси с навыками массажистки.
Вы идите. Чуть позже зайдёте, и мы обсудим ваши документы, сказал командир и Ася, покачивая бёдрами, пошла к выходу.
Полковник внимательно смотрел ей вслед, кивая при каждом шаге ефрейтора. Как только она закрыла дверь, он повернулся ко мне.
Хороша? спросил он.
Не пробовал, товарищ полковник, честно ответил я.
Понятно. Родин, верно? Герой войны и орденоносец всего, чего только можно. Что там у тебя? спросил полковник.
Документы, выписки на убытие. Сегодня улетаем. И постановку бы надо провести на перелёт, сказал я, выкладывая перед новым командиром базы документы.
На перелёт постановку проведём. А ты уверен, что после всех событий здесь, для вас это будет не крайний вылет? спросил он.
Изначально нас вообще не хотели подпускать к самолётам. Мол, потеряли доверие и всё такое.
Даже меня подозревали. Реакция особиста в Кандагаре была лишним тому подтверждением. Ему, кстати, позвонил в тот день наш Никитин и в таких «красках» обрисовал меня, что капитан Гуманов был готов сразу вывести такого негодяя, как я, за капонир и расстрелять. Только потом, по приезде Краснова и Сергея Ивановича, меня перевели в разряд свидетелей.
Сейчас оттаяло руководство в Кабуле и решило дать нам возможность улететь своим ходом. А может, просто кому-то надо перегнать отсюда в Осмон оставшиеся МиГ-21. Новый командир прибыл сюда со своими лётчиками на МиГ-23. Теперь в Афганистане только в Баграме осталось звено «весёлых».
Думаю, в Союзе решат, что с нами делать, сказал я.
В этом ты прав. Не мне разбираться с вами, но если хочешь, выскажу своё мнение, сказал полковник и расписался во всех документах.
Это необязательно, ответил я.
Но я всё же скажу, поднял он на меня глаза. Вы теперь с чёрной меткой. Каждый из вас. Не знаю, что там действительно произошло и кто виноват, но доверия к вашей группе теперь никакого.