Михаил Дорин
Авиатор: назад в СССР 2
Глава 1
Сложно осознавать, что ты сейчас один и должен принять решение. Под тобой жилые дома, в задней кабине человек, который не может покинуть самолёт.
Руководитель полётами отчего-то не отжал кнопку на своей тангенте и продолжал дышать в эфир. Пускай так, но чувствуешь, что ты не один.
Сейчас он может подать мне самую правильную команду приказать катапультироваться, но он не знает, что этого не сделает Крутов. И как мне потом с этим жить, зная, что мог доложить о его здоровье и сесть на полосу раньше.
Один раз уже Родину повезло, когда он разложил Як-18. Второй раз может и не повезти. Не факт, что получится посадить самолёт в поле. Я никогда такого не делал и слабо имею представление, как все сделать правильно. Риски огромные, но если я выполню приказ и катапультируюсь, то Крутов мертвец. И как потом с этим жить, осознавая, что мог его спасти?
Садимся в поле, а потом пусть хоть увольняют!
Высота? спросил руководитель полетами.
Триста пятьдесят, ответил я. Сопка, сажусь на вынужденную, шасси убрано.
В эфире пауза. Я слышал, как руководитель тяжело дышит в микрофон. Перед моими глазами было поле, которого могло бы хватить для посадки. Но как притулить эту машину на такой скорости?
Посадку разрешаю. Площадку наблюдаете?
Наблюдаю. Высота триста двадцать, скорость двести шестьдесят, шасси убрано.
Всё как по инструкции держу параметры, шасси не выпускаю, закрылки выпустил аварийно.
Теперь планирую на скорости двести двадцать километров в час. Выдерживаю направление, попутно проверяю, все ли действия были мной произведены.
Стоп-кран закрыт, тумблер автомата защиты сети «Батарея» выключен. Скошенное поле уже близко.
Высота сто, сброс фонаря, доложил я руководителю полётами, надел очки со светофильтром и выполнил аварийный сброс.
Земля набегает, ноги снял с педалей и поставил ближе к сиденью. Перед глазами только указатель перегрузки. И зачем я на него взглянул?
Выравниваю и приземляюсь. Вот она земля! Самолёт начал ехать по скошенной стерне, скользя как по разлитому киселю. Поднялся большой столб пыли, застилавший видимость перед собой. Вся кабина стала заполняться песком и подброшенными вверх остатками травы. Через несколько секунд машина замерла.
Командир, мы сели! отчего-то закричал я, начиная отстёгиваться и снимать запылившиеся очки. Фонарь задней кабины сдвинут назад, а сам Крутов был без сознания.
А что, если это он сам посадил из последних сил самолёт? Фонарь же как-то смог сдвинуть.
Я начал прощупывать пульс, биение сердца, попутно стараясь привести его в чувства.
Чего не прыгал? тяжело произнёс Крутов, приоткрыв глаза.
Говорить начал, уже хорошо.
Так это своих не бросаем, товарищ генерал.
С найденной мной «новой грунтовой взлётно-посадочной полосы», нас повезли в госпиталь. Санитарный УАЗ с Крутовым ехал впереди, удаляясь всё дальше. Сейчас Николая Евгеньевича нужно быстрее доставить в реанимацию.
В машине ко мне пришло осознание произошедшего. Я посадил самолёт без шасси в поле с выключенным двигателем после попадания птицы! Руки начали трястись при одной только мысли, что далеко не каждому это удалось бы. Вновь чуть не пришло за мной «нечто» с косой и в чёрном балахоне.
Если бы я неверно рассчитал скорость, нарушил порядок действий и слишком резко отклонял органы управления, можно было и разбиться на том поле. Но у нас с генералом получилось. И всё равно не верится, что Крутов ничего не делал. Может, удастся когда-нибудь спросить его об этом.
Как самочувствие, парень? спросил у меня фельдшер, когда мы выехали на асфальтированную дорогу, ведущую в город.
Нор нормально. Хол холодно только. Есть одеяло какое-нибудь? спросил я. Видимо, начинаю отходить от напряжения.
Потерпи. На улице +25, это тебя шок одолел. Сейчас пройдёт, хлопнул он меня по плечу, и с одежды посыпалась пыль. К слову, я сейчас был похож на пряник из Шрэка. Такой же румяный и с дрожащим голосом.
Когда я вылез из санитарной машины перед приёмным отделением, ко мне уже катили кресло. Куда мне такому пыльному созданию садиться в чистый больничный транспорт!
Девушки, спасибо. Я своим ходом, сказал я двум загорелым прелестным медсёстрам, которые пытались меня усадить. Можно мне ванную?
Конечно. А вы как хотите принимать её? спросила девушка с едва выбивающимися из-под колпака светлыми волосами. Провокационный вопрос задаёт блондиночка!
Люблю с приятной и горячей водой. Ну и с милой то есть мылом, сказал я. Эти две медсестрички так и смотрят на песочного человека, которого привезли им для исследования.
На входе в приёмный покой меня встретили не так радостно, как на улице. Санитарка, полная женщина с противным голосом, взъелась на то, что с меня посыпалась пыль.
Мусорит он тут! Вот дам тебе швабру, сам будешь убирать, говорила она, хватая ведро с водой.
Тётя Зоя, это ж лётчик. Они после грубой посадки в поле
Ох, как в поле? У Сметановки приземлились? запереживала тётя Зоя, чуть не уронив ведро.
Между Сметановкой и Вороновкой, сказал я, слегка выпячивая грудь от гордости.
Ох, да и хорошо, что так. А то дача у меня в Орловке, а дед мой несколько делянок там на полях посадил. Вот хорошо, что так сел. Не побил урожай.
Вот кому что! Тут еле жив остался, а тётя Зоя за огород переживала. Хорошо хоть не расстроили старушку.
Кто у нас тут такой? из кабинета дежурного врача вышел преклонного возраста мужчина, чмокающий языком.
Виктор Анатольевич, курсанта привезли. Может, его в терапию? спросила блондиночка. Теперь понятно, с какого она отделения. Послушаем, что скажет вторая.
Саша, зачем в терапию? Мне вот врач в нашей травматологии сказал, что он к нам поступит, потянула меня за руку голубоглазая пышечка. Может, ему сначала помыться, Виктор Анатольевич? А то и жарко, и грязный он какой весь
Да, конечно. Только в терапии горячая вода всегда и ванную новую поставили
Милочки, Маша и Саша, сначала осмотр. Проходи, мил человек.
Врач напомнил мне доктора Айболита из мультика. Так же ходит, медленно перебирая ногами. Старый, седой и с бородкой.
Осмотр у Виктора Анатольевича превратился в прохождение ВЛК. То тут спросит, болит или нет, то там. Говоришь ему, что здоров, а он знай себе смотрит во все щели. Только не заставил ещё штаны снять. Было бы интересно посмотреть, как я буду раздеваться под очередной радиоконцерт на «Маяке».
«И с полей уносится печаль, из души уходит прочь тревога», звучал в динамике приёмника «Йошкар-Ола» Лев Валерьянович со своим хитом.
Девочки, а как там генерал Крутов? С ним всё хорошо? спросил я.
В реанимации. Состояния не знаем, ответила Маша.
Я предположил, что Крутову в полёте стало плохо с сердцем. Для лётчика это означает конец лётной карьеры, но главное, что мы с ним выжили, а остальное приложится.
Да знаем. Там операцию назначили сразу. Вроде с сердцем что-то, продолжила Саша, но доктор попросил о тишине.
Идёт осмотр. Теперь, мил человек, как у вас самочувствие? спросил он, осматривая мне уши. Почему вы весь в песке. Вы с пляжа к нам?
С поля, доктор. Я
Так вы работали в поле! Вот помню, как в своё время пахали мы целину
Виктор Анатольевич, ну давайте уже в какое-нибудь отделение, причитала Саша.
Победила в этой делёжке терапия. Это и правильно, раз нет у меня повреждений и травм. Посмотрят, проверят и обратно в училище.
Стоя под горячим душем, я снова прокрутил в голове весь полёт и заход на посадку. Руки до сих пор тряслись от напряжения, которое спадало не так быстро, как мне хотелось бы.
Комбез пришлось постирать и упросить Петровну, сестру-хозяйку, его где-то повесить. Выдали мне коричневое больничное одеяние и затёртые тапки. Так как с собой белья у меня не было, выдали и черные трусы-парашюты.