Как объяснить ей это? Как заставить поверить?
Никак.
И вот наступает день, когда я принимаю волевое решение уйти из дома.
Дожидаюсь, пока отец уедет в офис, а мама пойдет к подруге до позднего вечера. Достаю спортивную сумку, кладу в нее вещи: джинсы, рубашку, куртку, смену белья, зубную щетку, пасту, мыло, мочалку, зажигалку. Выгребаю из тумбочки в своей комнате всю наличность, снятую недавно с карты. Вытаскиваю из шкафа на кухне консервы.
Все, можно уходить прямо сейчас. Раствориться, не оставив даже прощального послания, благодаря которому маме и папе будет проще принять мой уход. Конечно, нужно что-то написать, выдумать, соврать, но я решаю, что соврать им все равно что оскорбить их своим бегством еще сильнее.
И вот я стою в коридоре с сумкой наперевес, осматривая родную квартиру, где каждый квадратный метр полон воспоминаний, жду, что сейчас произойдет что-то, что переломит во мне мысль убежать из дома, от людей, от моего будущего.
Но этого не происходит. Чудес не бывает.
Выхожу из квартиры, запираю замок и вешаю ключ на дверную ручку. Спускаюсь на первый этаж, выхожу из подъезда. Все. Не желаемая свобода, вынужденная самостоятельность.
Проношусь через весь город, отбирая велосипед у какого-то сопляка, лишь бы вырваться за пределы этой огромной бетонной коробки под названием Северодвинск, лишь бы не дать живущей во мне сущности убить еще кого-то.
По трассе доезжаю до ближайшего леса, бросаю велосипед, углубляюсь в лес. Шагая по укрытым хвойной тенью леску, спохватываюсь, проверяю сумку на предмет украденных из дома газет. Это будет топливо для моего первого костра. Прохожу лес насквозь, иду на запад по полям, снова углубляюсь в лес, и бреду через поле, стараясь держаться подальше от трасс и поселений.
К темноте выбиваюсь из сил, останавливаюсь в подлеске и располагаюсь на ночь. Быстро ставлю палатку, вскрываю банку с консервами, оставляя половину на утро: режим экономии начался. Измотанный многокилометровым переходом организм отключается быстро.
Не буду утомлять вас подробностями о том, как я бродяжничал, побирался и воровал, подчистую обирая запертые дачи. Скажу лишь, что пережить зиму было труднее всего. В некоторых дачах пришлось жить, разводя костер из той скудной мебели, которая на ней была и части которой вообще удавалось поджечь. Дачные подвалы почти всегда пустовали, а редкие банки соленьев я растягивал на несколько дней. Собственно, жить на чужих дачах я стал, когда ночевать в лесу стало совсем невыносимо.
Ближе к весне я отощал килограмм на десять, если не больше, а чувство голода если и не стало привычным, то слегка поутихло: организм адаптировался к условиям постоянного недоедания.
Позже удалось украсть удочку из какого-то полупустого рыбацкого лагеря (с геолокацией у меня на тот момент уже были проблемы, ведь для определения себя в пространстве нужно было включать телефон, а зарядить его было негде). Итогом моей двухчасовой ловли стали две крошечные рыбешки, которые были немедленно зажарены и съедены.
На фоне зимы весну я пережил относительно легко, правда, пришлось уходить из обжитой дачи, ведь хозяева могли приехать в любой момент. Едва растаял снег, я вернулся в лес. Первое время было голодно, но с приходом тепла в лесу стали появляться ягоды и грибы. Они-то и стали источником нескольких отравлений моего желудка.
Лето пролетело быстро. Время вообще летит быстро, когда ты занят заботой собственного выживания. Я понял, что еще одна зима в лесу или на чужой даче добьет меня окончательно, и я, сдавшись, отдамся на милость своему проклятию, и вернусь домой, к сытой жизни и долгим объяснениям, почему я ушел. Нужно было что-то делать. Мне были необходимы кров над головой и пища.
В придорожной кафешке покупаю кофе, заряжаю телефон от розетки рядом со столиком. Тут же покупаю новую сим-карту, чтобы родители не дозвонились, не рвали лишний раз душу мне и себе. Прокручиваю сайты, ищу работу. Она должна быть максимально автономной, что в моем случае означает максимальную удаленность от людей. За окном кафе какая-то «Хонда» врезается в столб. Слышны крики о помощи женщины-пассажира. Я пытаюсь унять головную боль.
Выхожу из кафе. Плетусь в свою палатку, лежу в ней, не отрываясь от телефона. Скоро он разрядится, и мне снова придется идти в кафе, заряжать его заряжать мое проклятие чьей-то смертью.
Ничего подходящего. Ни один сайт не может выдать мне вакансию, которая подразумевает хотя бы частичную изоляцию от людей.
В отчаянии я выхожу из палатки, выключаю телефон, иду на край леска, сам не зная, зачем. Лесная стена упирается в кирпичную стену какого-то старого кладбища. Меня осеняет. Я включаю телефон, забиваю в поисковике: «работа сторожем вакансия». После долгого перебора вакансий и звонков я нахожу ту, где я устраиваю работодателя. Я нахожу свое спасение.
Кладбище, на котором мне приходится работать, находится под Архангельском. Выясняется, что сегодня пятница, так что мы договариваемся с некой Еленой Сергеевной встретиться в понедельник.
И в назначенный день пораньше я прибываю в Архангельск на своих двоих. Смотрю на своего двойника в витрине первого же магазина. Щетина на лице отросла до неприличия, волосы лезут на лоб, висят перед глазами, как скрещенные молнии. Чтобы увидеть под нестрижеными ногтями грязь, мне отражение уже не нужно.
Захожу в первую попавшуюся парикмахерскую, позволяю вернуть себе человеческий облик. Голова снова гудит, перед глазами все плывет. И снова кому-то неподалеку не повезло оказаться рядом со мной. Прошу у парикмахерши ножницы и под ее недовольные возгласы отстригаю свои ногти. Расплачиваюсь последними деньгами. Мысленно хвалю себя за то, что перед выходом в Архангельск помылся в озере, рядом с которым я разбил палатку.
А дальше я сочинил историю про Университет, про желание быть самостоятельным и независимым, ведь моей правде никто никогда не поверит. Я вынужден врать, чтобы быть одиноким. Я заложник своего проклятия.
04
Похороны заканчиваются. Траурная процессия выезжает за ворота кладбища, останавливается. Братки вылезают из машин и дробятся на группы. За воротами некрополя они ведут себя чуть наглее, чем внутри. Для себя я объясняю это тем, что они не хотят побеспокоить своим галдежом покой мертвых, либо проявить неуважение к своему усопшему приятелю.
Иду вслед за выехавшими автомобилями. Собственно, мне нужно закрыть ворота, и моя миссия на сегодня выполнена, но я поневоле прислушиваюсь к разговору двоих скорбящих, что трутся отдельно от остальных и ближе всего ко мне.
Знать бы, какая тварь эта сделала, говорит первый из них, плотный и массивный.
Никто на Филимона зуб не точил, кивает второй, повыше ростом и плечистый. Говорю тебе, Булыга, это беспредельщики какие-то.
Ага, Булыга это который плотный. А говорят про усопшего.
Может, беспредельщики, соглашается Булыга. Может, кто-то заказал Филимона, или отомстил, грешок старый вспомнил. Хотя, я его знал, как облупленного, у него ни с кем терок не было.
Найду и убью козла! заводится второй. Ни на что не посмотрю. Вывезу в наш лесок
Не кипятись, Кипяток.
Значит, Кипяток.
Он только откинулся, свой пятерик отмотал, а какая-то овца его замочила, продолжал Кипяток. Где его нашли, помнишь? В подвале брошенного дома, пристегнутого, на цепи. Значит, его похитили. А кто? Вообще туман!
Ловлю себя на том, что этот диалог меня увлек, и я невольно выдал себя, придвигаясь к говорившим ближе и ближе.
Э, пацан, че уши раскинул? обернулся ко мне Булыга. Локаторы в другом месте грей. Ты кто вообще?