Нянька вздрогнула и открыла глаза. Мокошиха, уже обычная, только одежда и платок на плечах чуть синим отсвечивают, стояла рядом и смотрела на Рыжего.
Ну? тихо вздохнула Нянька.
Видишь, успела, качнула головой Мокошиха, звякнув шариками на височных кольцах. Везучий он, нашлись заступники, пошли уж к нему. А как его в нашу волю выведут, там и мы поможем. Ты попои его, а я передохну малость, а то побегать пришлось.
Нянька кивнула и наклонилась над Рыжим, уже привычно смазала ему губы и язык коньяком. Мокошиха за её спиной чем-то звенела и шуршала.
Глотнёшь? спросила, не оборачиваясь, Нянька.
Потом, Мокошиха шумно, как после бега, перевела дыхание и уже спокойно села на своё место. Крепкий парень, хорошо держится.
Нравный он. И упрямый, Нянька вздохнула, злой крови.
На доброй земле и злое семя хороший росток даёт, усмехнулась Мокошиха.
Теперь они обе сидели молча и ждали.
Он брёл наугад, и ему всё чаще казалось, что его, как говорят в посёлках, кружит, держит на одном месте, как на невидимой привязи. Всё та же прозрачная темнота вокруг, всё тот же чёрный лёд с вмёрзшими в него неразличимо схожими человеческими телами. Куда он идёт? Зачем? Ему некуда идти. Так стоит ли? Может, лечь, закрыть глаза и ждать, пока лёд нарастёт? Он скривил губы в горькой усмешке. Коргцит не принимает. И не отпускает. И жить не дают, и умереть не разрешают. Умереть? А разве ты не умер? «Дурак!» выругал он сам себя. Конечно же, умер, а то как бы ещё попал в Коргцит. Так что хватит трепыхаться по-пустому. В каком полку служишь, по тому Уставу и живёшь. Ложись и замерзай, как положено по здешнему Уставу. Он медленно опустился на гладкий холодный лёд, лёг ничком, распластался и закрыл глаза. Вот и всё, вот и всё, вот и всё
Ну и где они? вздохнула Нянька.
Заступники? Мокошиха покачала головой, вглядываясь в видимое только ей. Ищут, видно. Там свои законы. Давай пока руки ему разотрём.
Ну да, Нянька решительно встала. И кирпичи сменю, остыли уже.
Она взяла завёрнутые в войлок кирпичи и вышла. Мокошиха передвинула табуретку ближе к нарам и стала растирать его большие костистые кисти с вдавленными на запястьях полосами-браслетами, что-то тихо неразборчиво приговаривая. Лицо его оставалось неподвижным, но пальцы послушно гнулись.
Вошла Нянька, неся перед собой завёрнутые в войлок раскалённые кирпичи. Бережно приложила их к его босым ступням.
Ну как?
Живой пока, ответила Мокошиха. Ждать надо. Проси, не проси, там своё время.
Он лежал, закрыв глаза, и было тихо и спокойно. И хорошо. Ему никогда ещё не было так хорошо. Ну да, всё, это конец, он сам этого захотел, вот и сталось по желанию. Он ушёл, как бы эта сволочь ни старалась, здесь ей его не достать. Вот так лежать, закрыв глаза, и ничего не видеть, не слышать, чтобы ничего не было. Только почему так холодно? Да, это же Коргцит, мрак и холод Вечного Огня. Он полукровка, раб, Коргцит не принимает его, но и не отпускает, и ему некуда идти, здесь его место
Вот он!
А ну вставай!
Нашёл, где спать!
Давай, вставай!
Ну же!
Чьи-то мужские голоса звучат над ним. Горячие, обжигающие кожу, чужие руки дёргают его за плечи, пытаются поднять. Что это? Он не хочет, нет, он будет спать, долго спать, пока не врастёт в лёд, а они, кто они, кто это?!
Ну же, Отчаюга! Очнись!
Нет! Этого не может быть, нет!! Он со стоном открыл глаза и попытался сесть. С третьей попытки получилось. И он увидел двоих, возвышающихся над ним, призрачно-серых, чуть светлее окружающей темноты.
Наконец-то, сказал мучительно знакомый голос. Тебя что, выживать не учили? Не знаешь, что голым на льду не спят?
Жук?! потрясённо выдохнул он. Это ты?! Откуда?!
Оттуда, кратко и достаточно язвительно ответил, поправляя очки, Стиг. Мы тут бегаем, орём, ищем его, беспокоим предков, а он дрыхнет и слышать ничего не хочет.
А меня и узнавать не хочет, подхватил второй.
Кервин? неуверенно спросил он. Ты-то как сюда попал?
За тобой пришли, ответил Кервин. Давай, Адвокат, бери его.
Не командуй, Редактор, не впервой.
Они склоняются к нему, и горячие, твёрдые руки с двух сторон подхватывают его и рывком ставят на ноги.
Ребята, трясёт он головой, откуда вы? Вас за что сюда? Это я
Ты, ты Пошли.
Ну же, Гаор, переставляй ноги
Нянька и Мокошиха одновременно вздрогнули и подались вперёд. Еле заметно дрогнули веки, как лёгкая рябь пробежала по неподвижному лицу.
Ну, началось, вздохнула Нянька.
Нашли они его, кивнула Мокошиха.
Далеко он ещё.
Подождём, пока к черте доведут.
Он никак не мог поверить, что Кервин и Стиг рядом, но да, они умерли, понятно, что они за Огнём, но не место им в Коргците, они-то да, праведники, им место в Эрлирзии саду праведников, и почему они такие горячие, живые Живые?!
Ребята
Ты шагай, давай.
Жук, прости меня, это я виноват.
Заткнись, мозги в заднице.
Всегда знал, что ты дурак, но чтоб до такого Нашёл, где спать.
Кервин, я не спал, я я предатель, стукач
Адвокат, он ещё и психом стал.
Он всегда им был. Давай, шевелись, дохлятина строевая.
Лёд под ногами. Там, в его глубине, кривятся, гримасничают утрамбованные чужие и в то же время знакомые лица. И он вдруг ощущает, как ему холодно, как он промёрз. Как тогда, в пресс-камере, когда отключили отопление, и они грелись общей свалкой, а его положили вниз, подо всех, чтобы согреть своими телами, своим теплом.
Ребята, как вы сюда? Вам же нельзя
Когда нельзя, но очень нужно смеётся Кервин. Как там дальше, Адвокат?
Причинение вреда для предотвращения большего вреда входит в пределы необходимой самообороны, смеётся Стиг.
Ребята
Очухался? подчёркнуто заботливо спрашивает Стиг. Может, сам пойдёшь?
Нет, сразу вмешивается Кервин, сам он не дойдёт.
Он идёт между ними, закинув руки на их плечи, на подгибающихся ногах, временами бессильно повисая, и их руки, сильные и горячие, поддерживают его, не давая упасть. Он плачет, чувствуя, как обмерзает лицо, плачет от боли, стыда и и радости.
Ребята, простите меня, это я я подставил вас
Бредит? озабоченно спрашивает Кервин.
Возможно, кивает Стиг. Но ты его пьяного не слушал, он такое выдавал уши вяли. Сейчас ещё ничего.
Ребята, я не пьяный.
Не знаю, не знаю. Спиртным от тебя несёт. Редактор, чувствуешь?
Чувствую. Немного, но его развезло.
Сажай его, я ему уши натру.
Они останавливаются, и его сажают на лёд, нестерпимо, обжигающе холодный, и горячие, ставшие необычно сильными руки Жука трут ему уши. Но у Жука никогда не было таких рук.
Жук, это ты?
А кто же ещё. Ну, очнулся? Вставай и пошли.
Он встаёт сам, ну, почти сам, и они идут дальше. И он уже может их разглядеть. Они они совсем такие, как раньше. Кервин в своём неизменном костюме, без галстука, в вязаном жилете под распахнутым пиджаком. А Жук в костюме, адвокатском, с галстуком, и и никаких следов Так что как же это?
И что на мне нарисовано? интересуется Стиг.
Жук, а как же
А, ты вот о чём, смеётся Стиг. А просто.
Ты что, смеётся и Кервин, думал, я так и буду с дыркой в затылке ходить?
Как это?
Умрёшь, сам узнаешь.
Я уже умер! кричит он.
Не выдумывай, отвечает Кервин. Это твои субъективные ощущения. А объективно ты жив, и делать тебе здесь нечего.
Классно завернул, одобряет Стиг.
Мучительный подъём по почти отвесной ледяной стене, темнота вокруг редеет и одновременно наливается розовым, красным светом, а под ногами уже не лёд, а жёсткий колючий песок, обломки камней. Стало заметно теплее
Мелкие частые судороги пробегали по его лицу и телу, заставляя дрожать пальцы и дёргаться гримасой губы.
Нянька достала бутылку, налила коньяка в рюмочку и обмакнула палец.
Осторожней, предупредила Мокошиха, захлебнётся ненароком.
Знаю, кивнула Нянька, смазывая ему губы и язык.
Показалось им или нет, но у него дёрнулся кадык.
Сглотнул никак? обрадовалась Нянька.
Не спеши, остановила её Мокошиха, там ещё далеко.
Чёрная спёкшаяся земля, оплавленные камни под ногами, сзади в спину бьёт твёрдый холодный ветер, и в лицо такой же твёрдый, только горячий.