Крепкий парень.
Да уж, согласилась Нянька. Таких бы нам
Цыц, строго остановила её Мокошиха, он ещё до места не дошёл.
Лес внезапно расступился перед ним, открывая маленькую поляну и.... Что это? Изба? Нет, избы другие, а это дзот? Но почему крыша углом, и амбразур не видно? Он ещё удивлялся и думал, а ноги его, как сами по себе, уже несли через поляну к жилью. Да, что бы там ни было, это жильё, человеческое жильё.
На остатках сил и сознания он добрёл, а может, и дополз до вросшей до половины в землю всё-таки избы, всем телом навалился на дверь. Она поддалась, и он ввалился внутрь, скатился по нескольким ступеням к печке с жарко пылавшим в топке красно-жёлтым пламенем над потрескивающими дровами.
Вот и дошёл, сказал над ним женский голос.
Пить, попросил он.
Какая-то женщина склонилась над ним и прижала к губам край вроде как рюмки. Он ещё успел удивиться, откуда здесь в лесной чащобе рюмка, жадно глотая приятно жгучую жидкость и окончательно проваливаясь в черноту забытья.
Напоив его, Нянька озабоченно посмотрела на просвет бутылку, проверяя, сколько осталось коньяка.
Обойдусь, отмахнулась Мокошиха. Наговорённая полотнянка есть ещё?
Как не быть, ответила Нянька, ставя бутылку и рюмку на тумбочку у его изголовья. Пропотеет, водкой разотрём и переоденем. Ты пойди ко мне, повались на часок.
Грибаток на них уже не было. За дверью послышались чьи-то осторожные, но не крадущиеся шаги.
Сивко к скотине пошёл, пояснила Нянька.
Дельный мужик, согласилась Мокошиха. Справишься одна?
Бабы уже встали, ответила Нянька.
Мокошиха зевнула, пришлёпнув себе рот ладонью.
И впрямь пойду прилягу. Позавтракаю со всеми и пойду.
По свету пойдёшь? удивилась Нянька.
А и чо тут такого? лукаво удивилась Мокошиха.
Они обе негромко рассмеялись и посмотрели на него. Рыжий лежал неподвижно, на спине, но повернув голову и прижавшись щекой к подушке. Лицо влажно блестело от выступившего пота, и дышал он тяжело, жарко, но это уже был обычный жар.
Мокошиха легко подхватила свой узелок и вышла.
И вам утро доброе, донёсся из коридора её спокойный голос.
Нянька оправила на нём одеяло, подоткнув под ноги и с боков, пощупала влажный горячий лоб. Он шевельнул обмётанными губами, но глаз не открыл.
Ну и спи себе, погладила спутанные влажные пряди Нянька, во сне болезнь уходит.
Ну да, Старшая Мать, вошла в повалушу Большуха. Как он?
Горит ещё, ответила Нянька. Посиди с ним, а я сейчас. На кухне кто?
Цветна с Красавой. Вот хотим Мокошихе, раз уж она здесь, Орешка показать.
А отчего ж и нет, согласилась Нянька, пряча под платок бутылку с коньяком и выходя из повалуши.
Оставшись одна, Большуха огляделась. Надо будет вещи Рыжего достать и повесить, и сундучки его оба достать. Плох был, понятное дело, трупом лежал, а сейчас уже видно, что оклемается. В дверь заглянула Красава.
Ну, как он?
Живой, ответила Большуха, проверяя, не расшатались ли вбитые в стену для одежды гвозди.
О Лутошке говорил чего?
Большуха фыркнула.
Не видишь, что ли, горит мужик, очунеется когда, скажет.
Красава вздохнула, разглядывая тяжело дышавшего во сне Рыжего.
Напрочь мужика ухайдакали.
А ну не каркай, вошла в повалушу Нянька. Живой, значит, встанет.
Вчера-то
Вчера оно вчера и было. Работать ступайте. Большуха, пригляди там.
А как же. Мокошиха-то с нами сядет?
А с кем ещё? Что там для неё, я приготовила. Сама не смогу, ты отдашь.
В приоткрытую дверь заглянула Трёпка. На неё тихо цыкнули в три голоса, и она исчезла, даже рта не открыв.
Выпроводив Большуху с Красавой, Нянька снова села на своё место у его постели. Вгляделась во влажно блестящее от выступившего пота лицо и улыбнулась.
С возвращением тебя, парень.
Он шевельнул губами, будто услышал и хотел ответить.
Темнота была тёплой и мохнатой. Он бесстрашно и бездумно плыл в этой темноте. Было тихо и спокойно. Правда, голова какая-то тяжёлая и мысли путаются, но после того, что было это даже не пустяки, ещё меньше. Не надо куда-то бежать, что-то делать. Он не знает почему, просто знает. Аггел, что-то не то. И не надо, он будет спать. Как жарко. Но после того снега, чёрного и белого льдов, белого кафеля жаркая темнота даже приятна.
Где-то далеко звучат голоса, мужские и женские. Он не понимает, даже не разбирает слов, но знает: это не опасно, он может спать. Спать, спать, спать в большом заснеженном лесу, в маленькой избушке, возле горячей печки, спать, спать, спать Ничего нет, только жаркая темнота и покой Ничего больше нет. И не надо
572 год
Зима
4 декада
3 день
Усадьба жила своей жизнью. В своё время наступило утро, проснулась рабская половина, у всех свои дела, свои хлопоты. Но первый вопрос о Рыжем.
Как он?
И радостно передаваемое от одного к другому. Живой! Горит, правда, но жар это уже обычное дело.
Понятно, полежи голым на снегу.
Сколько там?
Девки, не видели?
На градуснике? За тридцать.
Ого!
Пока до коровника добежал и то прочувствовал, а тут-то
Хватит языки чесать! Работать ступайте.
Нянька продолжала сидеть у постели Рыжего, время от времени давая ему глотнуть из рюмочки. Он пил, не открывая глаз, но уже глотал и пару раз даже попытался прихватить зубами край рюмки.
Ишь ты, распробовал никак, ухмыльнулась Нянька.
Старшая Мать, заглянула в повалушу Басёна, Мокошиха уходит. А тебя хозяин кличет.
Тьфу ты, сплюнула Нянька, пряча бутылку под платок, как оно сразу всё. Посиди с ним, не тереби только. И чтоб не раскрылся, пока горит.
Ага, ага, закивала Басёна.
Нянька быстро забежала в свою повалушу, оставила там в укромном месте бутылку и рюмку и вошла в кухню.
Мокошиха сидела у стола, держа на коленях Орешка. Орешек, смеясь во весь рот, бесстрашно дёргал её за выбившуюся из-под головного платка прядь.
Экий ты баловник, качала головой Мокошиха, но прядь не убирала и тоже смеялась.
Хозяин кличет, сказала ей Нянька.
А то я одна дороги с подворья не найду! фыркнула в ответ Мокошиха. Ну, баловник, иди к мамке, жить тебе да жить родителям на радость.
Покрасневшая Цветна забрала Орешка.
А вот, она пугливо оглянулась на дверь в коридор к хозяйской половине, что он его своему учит
А и пускай, кивнула Мокошиха, тятька родный плохому не научит, и ему поговорить с кем будет, отойдёт сердцем.
Нянька уважительно поклонилась Мокошихе, а за ней и остальные женщины. Мокошиха ответила общим поклоном, быстро закуталась в свой большой чёрно-синий платок, подхватила лежавший на табуретке у двери на двор узелок, убрав его под платок, и вышла.
Большуха, порядок чтоб был, строго сказала Нянька, уходя из кухни.
Спал Коррант, неожиданно для себя, крепко и спокойно. Хотя такой денёк выдался, что ну ладно, обошлось и вспоминать нечего. Проснувшись в своё обычное время, он полежал, прислушиваясь, не доносится ли с той половины вой, которым в посёлках отпевают умерших, но звуки были обычные, утренние. Значит, что? Выжил Рыжий? Ну Ну, тогда что? Тогда у него есть шанс. Если Рыжий выживет и сможет работать, даже не в рейсах, хотя бы только в гараже, то тридцать две тысячи в гараже окупятся не очень скоро, но всё равно это уже будет прибыток. Прикинем варианты. Первую стычку он выиграл, но мало ли что у этой сволочи припасено, нет, что может быть припасено, какая подлость наиболее вероятна в этой ситуации? Ситуёвина как говаривал училищный капрал, учивший их ставить, а главное снимать мины-секретки хреновая, всего не предусмотришь, но опять же, что наиболее вероятно?
Не включая настенной лампы над кроватью, Коррант нашарил на тумбочке у изголовья сигареты, закурил и до звонка будильника лежал, куря и обдумывая варианты. Потом встал, и утро началось и покатилось обычным порядком. На рабскую кухню Коррант не пошёл, подозревая, что пока Мокошиха не ушла, ему там лучше не показываться. Рассказы о Мокошихе сильно смахивали на старинные, времён Огненного Очищения Равнины, легенды, но одно дело трусость, другое предусмотрительность. Он велел Милуше вызвать Няньку и углубился в бумаги. Трое суток его не будет, надо всё предусмотреть.