Ах, оставьте, пожалуйста! Все-то вы с интригами, отвечает она.
Какая ж тут интрига, коли я даже душу свою перед вами выворотить могу.
Ну что ж из этого? Выворотите, а в ней и окажется дырка.
Мерси за комплимент. Прощайте! Стоило после этого вам на Пасху сахарное яйцо с музыкой дарить! А я еще такое мечтание имел, чтоб впоследствии драповое пальто с плюмажем
Молодой человек раскланивается и отходит.
Петр Иваныч! Куда же вы? кричит ему вслед девушка. Уж и сказать ничего нельзя!
Мамка
В одном семейном доме собрались вечером на Святой неделе гости и в ожидании партии в преферанс, вист или стукалку пили чай в гостиной и разговаривали. Были тут молодые люди, пожилые и старики; были холостые и женатые. Разговор шел о разных предметах, но как-то плохо клеился. Внимание всех мужчин было обращено на нарядную, молодую и красивую мамку-кормилицу, поминутно мелькавшую то в спальной, то в столовой, то в прихожей. Время от времени мамка, подходя к дверям, заглядывала в гостиную и с любопытством смотрела на гостей. Это была совсем русская красавица: полная, белая, румяная, темнобровая. Роскошный шелковый штофный сарафан, повойник и белая кисейная рубашка делали ее еще привлекательнее. Мужчины всех возрастов чуть не отвертели себе головы, оборачиваясь в ту сторону, где появлялась мамка, и отвечали на вопросы дам невпопад.
А куличи, Петр Анкудиныч, вы у себя дома пекли или в булочной покупали? спрашивала тощая дама солидного кругленького толстячка с сердоликовой печатью на часовой цепочке.
Да, дома-с Нельзя без кулича. Только булочник Иванов слишком много изюму и апельсинной корки в него положил, отвечал толстячок, потирая лысину, и тут же прибавил: Ах, мамка-то какая прелесть!
То есть как же это? Пекли дома, а булочник Иванов изюм клал? недоумевала дама.
Нет-с, дома мы куличей не пекли. Это я так Вы спрашиваете, а я на мамку загляделся. Не стоит дома печь, больше припасов испортят, чем напекут.
А почем платили?
Два рубли дал за мамку и рубль за пасху Яйца дома красили.
Как за мамку?
Ах, что я!.. Я вот все на мамку-то любуюсь. Два рубли за кулич и рубль за пасху. Дорогонько, да зато уж и прелесть же! Просто кровь с молоком, а рыхлость восторг.
Да вы опять про мамку?
Нет-с, я про кулич!.. Вот я все думаю: христосовался я с мамкой или не христосовался? Впопыхах-то я и забыл. Кажется, что не христосовался. Лучше похристосоваться.
Солидный толстяк встал с места и направился в столовую, где мелькал сарафан мамки.
Христос воскрес, матушка! сказал он.
Да я с вами, барин, уже христосовалась, отвечала мамка. Вы ко мне подходили.
Что ты! Что ты! Это, верно, был не я, а другой кто-нибудь, и ты ошиблась. Здесь есть такой же полный мужчина, как и я, и даже лицом на меня похож.
Ах, сударь, да неужто я дура беспамятная? Окромя того, у меня глаза есть. Вы еще меня щетиной своей укололи. Вот и полтинник мне в руку сунули.
Сейчас и видно, что ты врешь, моя милая. Я полтинник никогда не даю прислуге, а всегда оделяю рублями. Вот тебе рубль на кофий. Христос воскрес!
Что ж, похристосоваться мне не устать стать. Губы не купленные. Воистину воскрес.
Мамка отерла рукой губы и только что чмокнулась с толстяком раз, как к нему подскочила его жена и схватила за руку.
Вы это чего тут? Вторично с мамкой христосуетесь? Идите в гостиную и садитесь на свое место! крикнула она. А тебе, милая, стыдно женатых людей завлекать! обратилась она к мамке. Какая же ты кормилица, коли норовишь с мужчинами повесничать! Нечего сказать, хорошо молоко для ребенка будет! Я еще хозяйке твоей пожалуюсь.
Да что ж, сударыня, коли они сами ко мне лезут!
Он по своей глупости и волокитству лезет к тебе, а ты беги от него прочь! Ну, что вы стали! Марш в гостиную! топнула жена на мужа.
В гостиной разговаривал с хозяином важный на вид, сухой и длинный старик с геморроидальным лицом и орденом на шее.
Заутреню мы стояли на клиросе, не тесно было, но чересчур душно и жарко, с серьезной миной на лице рассказывал старик хозяину, но вдруг осклабился в улыбку и произнес: Ах, какая мамка-то у вас красавица! Где вы такую отыскали?
В воспитательном доме взяли. Она новгородская, отвечал хозяин.
Восторг, восторг! твердил старик и вздел на нос пенсне. Доложу вам, я потому люблю Светлый праздник, что здесь без чинов Высший с низшим христосуется. Тут уж всякая гордыня в сторону, «друг друга обнимем, рцем: братие». Тут, так сказать, слияние наше с народом. Я и с прислугой И завсегда первый восклицаю: «Христос воскрес!» Скажу более: ежели я с кем не похристосовался на Пасхе, меня совесть гложет. Вот, кстати, я с вашей мамкой еще не христосовался, а это нехорошо.
Старичок поднялся с места и направился в столовую. Хозяин последовал за ним.
В столовой какой-то рослый гимназист лез в мамке, чмокал ее и говорил:
Да ей-богу же, не христосовался! Знаешь, это даже не по-христиански отказываться!
По-христиански только до трех раз, а вы уж седьмой раз целуете меня, отбивалась мамка.
Нехорошо, молодой человек, нехорошо! Мамку не след тревожить, она ребенка кормит, наставительно произнес старичок и сказал: Христос воскрес!
Опять! Да что вы, сударь! А в прихожей-то? Еще расцеловались и за щеку меня ущипнули.
Что ты, дура, брешешь! Когда же это? И как ты смеешь меня лгуном выставлять, когда мне даже начальство оказывает полное доверие, сконфузился старик.
Начальство само по себе, а я сама по себе, отвечала мамка, улыбаясь красивым лицом и выставляя ряд белых, как перламутр, зубов.
Ну полно, Федосья! Похристосуйся с Иваном Иванычем и иди в детскую. Нечего тебе тут слоняться! Только людей смущаешь, строго сказал хозяин. Ступай к ребенку.
Да ребенок спит, а мне на гостей посмотреть хочется, уклонялась мамка и, похристосовавшись со старичком, сказала: Это уж в последний раз. Хоть разбожись, так больше не стану.
Хозяин начал усаживать гостей играть в карты у себя в кабинете и, держа в руках колоду, спросил:
А где же наш именитый купец Семен Спиридоныч?
Но тут в столовой раздался возглас мамки:
Оставьте же, господин! Ну что это за срам такой! Ей-ей, я буду хозяевам жаловаться!
Верно, это Семен Спиридоныч и есть. Семен Спиридоныч!
Сейчас, откликнулся кто-то из столовой, и в кабинет вошел купец с медалью на шее. Уж больно у тебя мамка-то хороша. Хотел для счастья перед картами по спине ее похлопать, обратился он к хозяину.
Не тревожьте, господа, мамку! вырвалось у хозяина. Право, это ей для молока нехорошо.
Ну вот! Через это еще лучше молоко будет. А ты вот что: ежели у тебя насчет этого запрещение, то ты вывеси объявление, что, мол, господ посетителей просят мамку перстами не трогать. Тогда все и будут знать.
Сели играть в преферанс: офицер какой-то, старичок, купец и солидный толстяк. Толстяк то и дело посматривал из кабинета в столовую и на первых же порах вместо слова «пас» произнес «мамка». Случай был не единичный. Купец пошел в вист на восемь червей и обремизился.
Пиковой масти у меня на руках не было, а я на мамку бланк понадеялся и думал укрыться козырьком, сказал он.
В это время мамка опять взвизгнула.
Это уж из рук вон, как там мамку тревожат! Надо заступиться, сказал сдававший карты офицер и вышел в столовую, чтобы посмотреть, что там делается, но и сам пропал.
Владимир Данилыч! звали его игроки.
Он явился. Сзади его бежала мамка.
Так вот же тебе, нагнала она его и ущипнула за руку.
Да за что же? Помилуй! Я просто хотел с тобой по-христиански похристосоваться, оправдывался он.
Мамка! Ежели ты сейчас не уйдешь в детскую, я сведу тебя туда сам и привяжу за ногу полотенцем к кровати! Вон отсюда! И чтоб духу твоего не было! горячился явившийся на шум хозяин и топал на мамку ногами.
Ледоход
Лед на Неве взломался и плывет по течению. На льдинах то и дело попадаются неизвестно где и когда брошенные старые сапожные опорки, обручи от бочек, кирпичи и другая никуда не нужная дрянь. Воскресенье, вследствие чего на набережной Невы довольно много гуляющей публики, любующейся ледоходом. Некоторые остановились у гранитных перил и смотрят. На льдине плывет стоптанная резиновая калоша, и это дает повод к разговору.