А калоша-то важная и послужила бы, ежели вторую товарку на левую ногу к ней отыскать, говорит старый нагольный тулуп. В лучшем бы виде босовички вышли.
Зачем на левую ногу товарку отыскивать, коли она сама с левой. На правую ищи, отвечает чуйка.
Уж будто и с левой! Неужто мы не видим, что с правой? Где ж у нас глаза-то?
А кто ж те ведает. Может быть, ты их на праздниках вином залил. С правой! Кому ты говоришь! Вы по какой части в своем рукомесле?
Мы-то? Мы кладчики, по строительной части будем. С Благовещенья у подрядчика подрядившись.
А мы сапожники, значит, я завсегда могу тебе насчет калоши нос утереть. Понял? Теперича завяжи нам сейчас глаза и скажи: «Трифон Затравкин, с какой ноги подошва?» на ощупь пойму. Ты говоришь товарку калоше подыскать надо, а я тебе такой альбом, что она и без товарки на стельки уйти может. То-то.
Резинковая калоша и для лиминации первый сорт, вмешивается в разговор синий кафтан, потому это самая новомодная модель, ежели в нее сала наложить и скипидаром сверху побаловать! Жгли мы тут как-то у себя у ворот, так чище лектричества пылала, совсем как бы мингальский огонь. Ведь вот задарма пропадает.
Не пропадет. Чиновники в Галерной гавани в лучшем виде словят, задумчиво произносит ундер в отставном военном сюртуке с нашивками на рукаве и с узелком. А калоша эта, братцы, беспременно купеческая. Ехал через Неву из Ливадии хмельной купец и утерял с ноги. Вернее смерти.
Ну уж и купеческая! Зачем же такая супротивная критика на купцов? обиделся прислушивавшийся к разговору купец в длинном пальто и с зонтиком. Почем ты знаешь, может быть, она из Туретчины плывет. Вошла в Черное море, а оттелева сюда.
В Туретчине мухоедане калош не носят. Были мы там в Крымскую кампанию, так видели! дает ответ солдат. Турке все равно, что нашему столоверу сапог на сапог воспрещается надевать, потому вера не позволяет.
Ему вера не позволяет, это точно, а нешто не мог он с болгарской ноги снять? Учинил турецкое зверство, снял ради озорничества с убитого калошу, да и бросил в черноморские проливы. Кто ее ведает, может статься, она с прошлого года сюда плывет. Ведь калоша не сахар, в воде не растает.
Пустое! Где из Туретчины сюда приплыть! По дороге ее десять раз крокодил проглотит. Скорей же она из ветлянской эпидемии сюда стремится. По Волге живо доплывет. Там в головном полоумии от смертного страха и не такие вещи в реку бросали, а почище. В газетах было пропечатано, что один купец бочонок с золотом на волю плыть пустил.
Ой, врешь! перебил его купец. Купец не пустит, купец и перед смертным часом цену деньгам знает, потому они у него по́том добыты.
Ну уж это ты оставь, почтенный, говорит мужик. Ваш купеческий пот только за чаем в трактире выходит.
Ан врешь! Я теперича в шесть часов утра поднимусь, да десятерым таким, как ты, у себя на постройке зубы начищу. Чувствуешь ты это?
Не больно-то по нынешним временам и начистишь! Смотри сам-то поберегись. Былое дело, на купцов-то тоже охотились. Купеческий зверь, что твой заяц, труслив.
А ну-ка, тронь, попробуй мою трусость!
И трону. Думаешь, не трону? Так-то смажу, что живо всмятку происшествие сделаю, задень только меня.
Мужик подбоченился и стал петухом. Купец засучил рукава и поплевывал на руки.
Да что вы, братцы! С чего вы! Пантелей, брось! остановил мужика его товарищ.
Нет, постой! Какую такую он имеет праву? горячится мужик. Где городовой?
Ты меня городовым-то не стращай. Деревня сивая! презрительно сказал купец.
Чего деревня! Али тебе в части-то не привыкать стать сидеть? Ах ты, городской обыватель! Верно, кому часть, а тебе дом.
Дом? Ну, уж насчет этого будьте покойны. У нас на Лиговке такие собственные палаты построены, что в семи комнатах можем вытрезвиться. Приеду домой хмельной, так двое молодцов под руки поведут, а двое ножные костыли переставлять будут.
Блажен муж, иже не идет на совет нечестивых! Уйти лучше от греха! машет рукой ундер и отходит, а купец и мужик все еще переругиваются зуб за зуб и размахивают руками.
К толпе подходит баба в синем кафтане с длинными рукавами и в расписном ситцевом платке.
Потонул здесь кто, голубчики, что ли? спрашивает она.
Брысь! Зашибу! Ты чего лезешь? кричит на нее купец.
Уйду, уйду, не щетинься! говорит баба, вздрогнув и пятясь от купца, и тут же прибавляет: Я не видала, что хмельные, хмельным я не перечу, знаю, как им потрафлять. У меня муж с деверем такие же.
Хмельные! Я те покажу «хмельные»!
Молчу, голубчик. Я мужчинский нрав завсегда приучена уважать. Такой букварь мне на эту науку пропечатывали, что чудесно помню. Христос с тобой! Куражу твоему я не препятствую. Научили родственники, научили.
То-то!
Мужик скашивает на купца глаза и смеется.
Ну, вот ты теперь по себе антиллерию и нашел. С ней и воюй сколько хочешь, потому баба для тебя торпеда самая настоящая, ну а нас не трожь, мы сами супротив тебя какую угодно бомбардировку начать можем! закончил он и крикнул товарищу: Пойдем, Кондратий, в трактир! Что на него, на фараонову мышь, смотреть! Не узоры на евонном патрете написаны!
На могилках
Вторник Фоминой недели. Радоница. Православные поминают на могилках родственников.
Федор Аверьянович! Федор Аверьянович! Милости просим! Зайдите на наши могилки излить ваши заупокойные чувства! окликает сибирка идущего по мосткам жирного и важного на вид купца и распахивает перед ним калитку палисадника. Мы в вашем разряде были и вашим сродственникам поклонялись. Сделайте и нам эту самую ответную учливость.
Жирный купец, не снимая с головы картуз, кивнул головой, остановился и колеблется: зайти или нет. Жена его вопросительно смотрит ему в глаза. Сибирка слегка заплетающимся от выпитого вина языком продолжает:
Господи, да неужто мы прокаженные, что вы боитесь! Оно хоша мы и приказчики, но все-таки люди и завсегда можем хозяев уважать. Конечно, наш усопший тятенька, приявши в Бозе кончину праведную, вам по векселю не заплатили, но все-таки супротивность иметь на покойников большой грех. Извольте хоть у отца протопопа спросить. Отец протопоп! кричит сибирка, завидя идущего вдали священника, и машет ему рукой.
Чего ты орешь-то, оглашенный! Я и так зайду! Только публику в искушение приводишь! говорит купец. Ну чего мараль заводить при народе? Сейчас остановятся и начнут зевать. Право, оглашенный!
Оно хоша я и оглашенный, а вера во мне крепка, то есть так крепка, что с хозяевами поспорю!
Что ж, зайдем к ним, уговаривает купца жена. Милосердие прежде всего на свете. Вот хоть разбитое яичко им в могилку закатаем. Зачем такую борзость духа показывать?
Купец пропихнул в палисадник жену и зашел сам. Сидевшие в палисаднике женщины засуетились и повскакали с мест. Кто начал вытирать рюмку, кто резал пирог.
Вот в этом самом месте тятенькин прах покоится, а по углам у нас невестки да младенческая мелочь погребены, указала сибирка. Но прежде позвольте мне вам такое противоречие сделать: тятенька наш при живности своей никогда не был подлец, а что они после своей смерти денежную совесть не оправдали и по векселю вам не заплатили, то сие от тех карамболей происходит, что оная смерть последовала за питием чая, так как они скоропостижно А честности у них было хоть отбавляй.
Купец подбоченился.
Так-то так. Пой соловьем, авось дурьи уши найдутся, произнес он. Но отчего же ты, сын почтительный, и гривенника за рубль по отцовскому долговому обязательству мне не предложил?
Мы люди махонькие, еле себя и старушку няньку кормим, а после смерти тятеньки всего и живота-то осталось: петух да курица, крест да пуговица вот и весь евонный рогатый скот с медной посудой. А что до денежного истиннику, то даже погребение совершали на счет енотовой шубы. Стул о трех ногах да рваную сибирку вам в уплату по векселю не предложишь. Сунулся бы к вам с таким ультиматумом, так, пожалуй, и загривочное награждение мне учинили бы при вашей строгости.