Зачем давиться! От хорошей жизни не давятся. А это сделано так, чтоб во время картежной игры свечи на стол не ставить. Поддвинул, к примеру, под эдакий подсвечник игральный стол, словно под березку, и стучи себе с богом всемером по рублю аршин. Чудесно!
Да, брат, под таким подсвечником, ежели тебе и на радужную полушубок вычистят ничего, не обидно, соглашается верзила и задирает голову кверху.
Маленький дергает его за рукав.
Ульян Трофимыч, говорю тебе: не разевай рта, а содержи в себе равнодушие! В душе можешь, как хочешь, сочувствовать, а виду не подавай. Смотри, как аристократы действуют Ему все равно. Ему скажут, к примеру: «Моншер, смотри какая картина» А он сейчас тонким тоном: «Наплевать!» Действуй и ты так. Ну, трогай!
Вошли в китайскую комнату, убранную фарфором. Две дамы и офицер рассматривают китайской работы тарелки, прикрепленные к стене. Маленький и сам умиляется.
Вот это изображение большого интереса! говорит он. Смотри, Ульян Трофимыч!
Наплевать! отчеканивает верзила и отворачивается.
Присутствующие обращают на него внимание. Маленький конфузится.
Зачем же плевать в тарелки? Это посуда, говорит он, стараясь поправить дело, берет товарища под руку и быстро уводит его в другую комнату. Ну, брат, с ног срезал ты меня! восклицает он. Какой такой сюжет будут про нас иметь в голове эти самые аристократы! Нешто можно так неучтиво при дамах!..
Да ведь ты сам же меня учил, оправдывается верзила.
И вовсе даже не так. Аристократический граф делает только вид, что ему как бы наплевать, а ты уж и все слово обозначил. Ты бы уж лучше на самом деле плюнул в тарелки. Нешто это делают? Настоящий аристократ сделает кислое лицо и отвернется. Нет, брат, ваш Углич совсем деревня! Долго еще тебе тереться в Петербурге, чтоб человеком стать! Пожалуйста, будь в аккурате. Ты вот сейчас это слово вывез, а дамы подумали, что это про них. Нехорошо. Офицер мог вступиться. И опять же, коли ежели что тебе очень нравится, сделай приятную улыбку и скажи: «Недурно». Вот и все. Понял?
Еще бы не понять! Сеня, неужто это тарелки на стенах-то понатыканы? интересуется верзила.
А ты думал, как? Известно, тарелки. У господ завсегда такая мода. Купцы парадную посуду в стеклянную горку ставят, а графы на стену вешают.
Вошли в синюю гостиную.
Видишь, на стенах-то парча вместо обой, шепчет маленький мужчина и крутит ус.
Кажись, парча-то не подходила бы на этот образец, замечает верзила. Ведь это священная материя. Она на ризы идет.
Ну вот! В ваших же местах ее бабы на кокошниках носят. Эко зеркалище-то какое! Шесть человек на нем в ряд выспаться могут. Совсем для аристократа!
Зачем же артистократам такие зеркала?
А чтоб во всей натуре на себя смотреть. Из бани пришел, почесалось ну, и смотрит, где у него прыщ вскочил.
Махина! восторженно шепчет верзила. Я даве это зеркало за дверь принял и чуть было в него ногой не шагнул.
А ты будь осторожнее. Из такого зеркала ежели каблуком смятку сделать, так десятка радужных недосчитаешься.
Товарищи отвернулись, но в это самое время за спинами их раздался женский возглас:
Ах, боже мой! Это зеркало, а мы думали, что дверь.
Две какие-то дамы действительно натолкнулись на стекло и, упершись в него руками, стояли сконфуженные.
Недурно! отчеканил во все горло верзила и захохотал.
Дядя Ульян! Ты у меня совсем голову снял! воскликнул маленький и потащил верзилу вон из гостиной.
Они пробежали анфиладу комнат и остановились в буфете.
А ей-богу, здесь вот в этом самом месте много чище! заговорил верзила, начал снимать перчатки и, обратясь к буфетчику, сказал: Позвольте-ка нам пару рюмочек горностаю!
В Павловске
Открытие музыкальных увеселений в Павловске. Народ кишмя кишит в вокзале. Плебс перемешался с аристократией. Белеется фуражка кавалергарда и блестит ярко наутюженный циммерман апраксинца. Паровозы все еще подвозят публику. Гремит музыка. Кругом толкотня.
Ой, Семен Семеныч, легче! И то шлейф оторвали! говорит разряженная купчиха.
А ты терпи! На то открытие! отвечает супруг. Назвалась груздем, так полезай в кузов. Спиридон Мартыныч! Наше вам с огурчиком! восклицает он при виде другого купца. Какими судьбами?
Где люди, там и мы. Не отставать же стать. А чудесно! Ей-богу, чудесно! Возьмите, сколько народу набралось. И какая все публика! Прелесть. У меня сейчас платок и перчатки украли.
Публика чистоган, белая кость. Вот где благородному-то обращению поучиться. Я вот жене и говорю: приглядывайся, как модные дамы себя соблюдают. Доходи умом-то.
Ну и что же, Анна Ивановна, доходите?
Дохожу по малости, конфузливо шепчет молодая супруга.
То-то не ударьте супруга-то вашего в грязь лицом. К примеру, ежели вас толкнут и скажут «пардон», а вы сейчас «мерси». Капельдинера-то, что перед музыкантами палочкой помахивает, видели?
Показывал я ей.
Этот погрузнее супротив прошлогоднего-то будет. Десять тысяч, сказывают, на свой пай получит. Вот и смотри! Иной и топором машет, а стольких денег за всю свою жизнь не выгребет, а тут на-ткость палочкой!
Да ведь ему не за это такие деньги платят. Палочкой помахивать мудрости не составляет.
А за что же?
А за то, что когда он был в городе Италии, так папе римской служил.
Теперь куда?
Да думаем соловья в парке послушать. А то быть в Павловске на открытии и не слыхать соловья как будто и неловко
А свистит уже разве?
Так и заливается, говорят. Конечно, погода теперь кислота, а все-таки Ну да ведь здесь, надо статься, подсаженные соловьи-то.
Погода скипидар, что говорить! Я даве инда продрог весь. Вы в буфете-то толкались уж?..
Нет еще.
Так не хотите ли насчет горностаю дербалызнуть? По собачке опрокинули бы. Дамам мороженого.
Ну вас, Семен Семеныч! И без того холодно, говорит жена.
А ты подуй! Да не вдруг ешь-то, вот и не будет холодно! Протискивайся, Спиридон Мартыныч. Что ее, дуру, слушать!
Купцы направляются в буфет. Там теснота и давка. Все столы заняты. Прислуга сбилась с ног, подавая требуемое. Кругом пьяно. Кто-то затягивает песню.
Оставь, Вася! Безобразно, останавливают его.
Купцы приснащаются к буфету.
Вот вам по стулику Садитесь и ешьте мороженое, а уж мы на дыбах свою порцию глотать будем, говорят они дамам. Насыпьте-ка нам, молодцы, парочку двухспальных да редисочку пополам! Сеня! Сеня! Слышишь, как соловей-то свистит!
Что ты врешь? Это машина!
А ты думай, что соловей, и благо тебе будет! Ну-ка, с открытием! Соси!
Купцы выпивают и крякают.
По одной-то, так хромать будешь! Нужно повторить! Сыпьте, сыпьте, неверные! Теперь с букивротцом. Маланиной нас не накормишь? обращается один из них к татарину-лакею.
Несходно-с. Нынче лошади-то на конножелезку требуются.
Сеня! Соловей-то как заливается! Ах ты господи! Самку кличет.
Да это машина.
Ну и пущай ее! А ты веруй, что соловей. Ведь тебе все равно Позвольте! Анна Ивановна! Когда у нас дяденька Захар Игнатьич-то окочурился?
Одиннадцатого мая два года будет.
Так вот я этого самого соловья на Волновом слышал. Понимаешь ты, сначала это круглит вавилонами, а потом как затрещит, затрещит, защелкает! Что ж, уж все одно, саданем по четвертой за соловья-то! Ведь без четырех углов дом не строится! Опять, опять засвистел! Ах, бык те забодай!
Да это, ей-ей, машина.
А ты знай пей за его здоровье, да и шабаш!
У ледяного катка
Внизу, на льду Фонтанки, «радостный народ коньками режет лед»: мальчики, девочки, есть и взрослые. Вверху, у перил набережной, тоже столпился народ и смотрит на катающихся. Взрослые больше обращают на себя внимания, и в особенности длинноногий детина в жакетке, опушенной барашком, и в английской морской фуражке с большим козырем. Сложа руки на груди, он выделывает коньками самые хитрые вензеля, что вызывает в толпе, стоящей у перил, восторженные ругательства.