В комнате наверху рыжебородый вновь принялся считать монеты, хозяин потягивать трубку, а вопящего младенца унесла молодая горбунья, что явилась спустя четверть часа. Дочь маркизы очутилась в вонючей грязной лачуге на окраине, среди десятка таких же несчастных ребятишек, старшему из которых едва минуло три года.
И вот для малютки началась ежедневная борьба за жизнь среди вони, грязи, холода, болезней и нищеты тёмных кварталов городского отребья. Конечно, в такой клоаке дети умирали ежедневно, ибо ухода за ними практически не было. Однако дочь Бланш была куда крепче худосочных младенцев, которых родили обитатели парижского дна. Её мать не дрожала от холода и не голодала, как другие. Появившись на свет, несчастные дети отправлялись на небо, не дожив и до года. Горбунья Иви, по кличке Крысиный Хвост, на чьи плечи была возложена обязанность надзирать за выводком малышей, не отличалась состраданием, впрочем, как и остальные подданные Ганжана. Посему даже когда кто-то из её подопечных заболевал, его продолжала таскать по улицам очередная попрошайка и порой умудрялась просить милостыню, держа на руках уже окоченевший трупик. А после несчастного наспех закапывали возле ограды кладбища Пер-Лашез и тотчас забывали о нём. Крысиный Хвост не собиралась тратить деньги на крещение и нарекла дочку сеньоры Луизой первым пришедшем в голову именем. Просить подаяние на руках с Лулу выпало нищенке Фионе, по прозвищу Метла. Она быстро смекнула, что хорошенький белолицый младенец приносит куда больше денег, нежели грязный заморыш, и Лулу доставалось чуть больше молока, чем остальным. Кормилица, толстая неряшливая и глупая Нинон, получала по два экю ежедневно за то, чтобы приложить малютку к груди утром и вечером. Другим приходилось пить воду, забелённую молоком. Метла старательно латала свои обноски и, умыв лицо, тщательно прятала волосы под застиранный чепец. Она устраивалась возле собора и, хлюпая носом, слезливо просила у прихожан монетку, дабы собрать на обряд крещения несчастного дитяти. Просидев несколько дней возле одной церкви, она переходила к другой. Но когда Лулу научилась ходить, её всучили старухе Маниголь. Девочка семенила за своей надзирательницей и тонким голоском заунывно просила деньги для своей «слепой» бабушки. Просто удивительно, как быстро Лулу выучилась разговаривать, хотя речь её была крайне скудна и состояла в основном из заученных фраз попрошайки и отборной брани. Грязь и постоянные хвори, что косили бедняков, обходили малышку стороной. А вспыльчивый нрав, что передался ей от отца, помогал выжить. Милашка, как прозвали девочку за прелестное личико, научилась здорово огрызаться и частенько, получив от старухи затрещину, тайком плевала ей на юбку или отпихивала клюку, на которую та опиралась, в сточную канаву, и хихикала, когда старуха, чертыхаясь, погружала руки в нечистоты, выуживая палку. Когда в одну из зим Маниголь насмерть замёрзла, возвращаясь из трактира, девочка только хмыкнула. Ну и поделом старой пьянчужке. Вот уж ни капельки не жаль. С семи лет Лулу с грязной задорной мордашкой и ровными белыми зубками угодила к папаше Бодю. Он держал пятерых ребятишек, которых обучал воровству. С утра и до полудня старик втолковывал своим подопечным уловки воришек. А после до самого вечера они шмыгали по улицам и тянули всё, что плохо лежит. Вернувшись в насквозь продуваемую всеми ветрами лачугу, дети получали паршивую похлёбку без сала, где уныло плавали два-три капустных листа, и оплеухи, если те приносили слишком мало. Раз в месяц подданные короля отбросов собирались на кладбище Пер-Лашез и вручали дань своему хозяину. Приличные люди, пожалуй, упали бы в обморок, глядя, как в полночь потоки голодранцев и потаскушек, бандитов, грабителей и убийц, словно крысы, бредут к месту сбора дани. Там же чинилась расправа над теми, чью плату король посчитал слишком мизерной, или тех, кто подозревался в утаивании нечестивого заработка. И отвратительные лица, покрытые шрамами или изъеденные оспой, жадно таращились на казнь, в точности как простые горожане, что с любопытством сбегаются к Гревской площади, когда колесуют или вешают какого-нибудь бедолагу по приговору суда.
Власть короля городского дна казалась незыблемой. Однако когда Луизе минуло двенадцать, Ганжана пристукнул один из его телохранителей, и на три года в королевстве отбросов воцарился хаос. Ежедневно банды из разных концов города устраивали побоища между собой, деля кусок жирного пирога в виде сбора дани. Бродяги, мелкие воришки, жулики, потаскухи и сводни, торговцы детьми и попрошайки метались, словно муравьи из разворошённого муравейника. Они не знали, чью сторону выбрать. И стоило кому-то из них примкнуть к очередной банде, как её начисто разбивала другая. Ошарашенные голодранцы, попав под раздачу, получали увечья, или расставались с жизнью. А интендант вместе с ближайшими помощниками лишь жирел на этой бойне. Он потирал пухлые руки и говорил, что чем больше отребья перебьёт друг друга, тем лучше. Ему и делать ничего не надо. Эдак скоро в Париже вовсе не останется ворья и грабителей. А что до шлюх, так эти девки никому не мешают. Солидные господа и сами не прочь воспользоваться их услугами. Впрочем, наёмные убийцы тоже в цене. И на место одного подохшего громилы являются трое новых. Разорившиеся беглые крестьяне не видят иного выхода, как отправиться в крупный город и примкнуть к очередной шайке.
Луизе, как любому подростку, было плевать на подоплёку событий. С горящими от любопытства глазами она со всех ног кидалась к месту очередного побоища и, предусмотрительно встав на безопасном расстоянии, подбадривала дерущихся криком и кидала в свалку из тел всем, что попадётся под руку. Рядом с ней крутились мальчишки и девчонки из подозрительных переулков кварталов отверженных.
Аха-ха! Со смеху помрёшь! Глядите, боров Кеньо завалился вверх тормашками! вскрикивала Луиза, приседая от хохота.
Точно! подхватывала косоглазая Амели. Славно получил по морде!
Смотри-ка, высокий парень плюхнулся прямиком в канаву, пропищал девятилетний Арно, подтягивая огромные штаны, доходящие ему до подмышек.
Так его, так! Пусть поплавает в дерьме, подпрыгивая на месте, бормотала Николь.
Вот дура! нахмурилась Лулу. Это же красавчик Кассель из банды Флико. Погоди, сейчас надаёт тумаков всем подряд и тебе заодно!
Чего это ты вступаешься за него, обезьяна?! взвизгнула Николь. Тоже ещё, нашлась заступница!
Она, наверное, с ним спит, глубокомысленно изрёк Арно.
А ты захлопни пасть, сопляк, не то штаны потеряешь, огрызнулась Луиза. И, повернувшись к Николь, упёрла руки в бока: И ты захлопни пасть, облезлая гусыня. И не смей назвать меня обезьяной! А то живо получишь по морде.
Глядите на неё, может, тебя назвать сеньорой, грязнуха паршивая?
Лулу, недолго думая, вцепилась сопернице в волосы, и теперь уже ребятня устроила потасовку, начисто позабыв, зачем явились. Николь извернулась и ударила Луизу в лицо.
Получай, потаскуха!
На тебе, побирушка, выдеру твои грязные лохмы до последней волосинки!
А я разукрашу твою мерзкую рожу!
Арно бегал вокруг сцепившихся девочек вместе с Амели, словно боясь упустить подробности сражения. Драчуньи раскраснелись, они ничего не замечали, и глаза их пылали одним желанием: нанести друг другу побольше увечий. Вскоре жалкие грязные блузы превратились в лохмотья. Чепчики валялись на земле их давно втоптали в грязь. У Лулу заплывал глаз, у Николь кровоточила расцарапанная щека. И тут послышался конский топот.