Гвардейцы! пискнул Арно и, подхватив штаны, бросился наутёк. Противницы замерли на месте и, не сговариваясь, бросились прочь. Тесёмка на юбке Николь порвалась, и, запутавшись, девочка упала на четвереньки. Луиза обернулась и мигом подлетела к ней.
Вставай, вставай же скорей. Давай руку. Не хватало ещё угодить в Шатле, пробормотала она. Николь вцепилась в её ладонь и, придерживая сползающую юбчонку, спотыкаясь и тяжело дыша, поспешила за подружкой. Присев за развалинами конюшни, где уже притаились Арно и Амели, девочки тотчас помирились.
Надо бы тебе приложить тряпку с мочой к глазу, отдышавшись, произнесла Николь. Отличное средство, опухоль спадёт, как будто и не было. Она оторвала лоскут от своей грязной нижней юбки и скомандовала: Эй, сопляк, давай-ка побрызгай.
Арно пожал плечами. Вот дуры! Пусть благодарят, что он не обмочился, когда удирал от гвардейцев. И теперь готов поделиться чудодейственным средством.
Дай я вытру тебе кровь, сказала Луиза. И, задрав подол до самых бёдер, она поплевала на мятую оборку и принялась вытирать подруге щёку.
Ну вот, царапина вовсе не глубокая, дня через три заживёт.
Амели пошуровала в кармане фартука и, достав монетку, подмигнула:
Видали! Когда папаша Бодю отбирал выручку, я успела припрятать пять экю. Думаю, нам не повредит промочить глотки в трактире Турье.
Компания одобрительно загудела и отправилась к заставе. Что и говорить, прекрасная жизнь для дочери бывшей маркизы. Впрочем, Лулу с самого рождения не знала никакой иной. И считала свою долю вполне сносной, ничуть не хуже любой другой. А если хозяин не дал пинка под зад или не отвесил оплеуху, то вообще не на что жаловаться.
***
Междоусобные распри достаточно сократили ряды отверженных. Одни погибли в драках, вторые скончались от ранений, а третьих попросту вздёрнули на Гревской площади. До голодранцев наконец дошло, что сохранить жизнь можно, только посадив на трон очередного короля. Пусть ему придётся платить, но по крайности он будет думать за них. Ведь рождённые в вонючих мрачных закоулках города люди совсем не приучены были рассуждать. Посему почти никто не выразил недовольства, когда во главе королевства трущоб встал уродливый мужлан в летах с кривым носом и кустистыми бровями. Он волочил левую ногу, на правой руке у него не хватало трёх пальцев, но, по заверениям громил, соображал Гектор Вено, по прозвищу Двупалый, почище министров монсеньора. И вот в королевстве людских отбросов воцарилась иллюзия тишины и порядка. На самом деле Вено был ничуть не лучше предыдущего правителя, и сбор дани и расправ с неугодными вернулся на круги своя. Когда старик Бодю умер, и его подопечные поступили под начало Клода Бенуа, по прозвищу Краснорожий. Он был кем-то вроде наместника в западной части города, и ему подчинялись мелкие воришки, побирушки, грабители и выводок уличных девок под управлением сводни Марты Индюшки. Но Луиза не собиралась таскаться по улицам и получать затрещины от сводни и сбежала. Она стала промышлять вдвоём с парнем, который так же с лёгкостью сделал ноги от своего хозяина. Гютену сравнялось семнадцать, этот увалень не обладал быстрым умом, был медлительным, но зато был здоровым и сильным парнем с соломенными вихрами и глуповатым лицом. Он признавал превосходство Лулу, восхищаясь её смекалкой и красивым личиком. Девушка прогуливалась по улицам, строя глазки солидным мужчинам, и заманивала незадачливых ухажёров в тёмную подворотню. А там распалённого ожиданием плотских утех простака поджидал Гютен. Бедняга получал по голове дубинкой и лишался денег, хорошей одежды и украшений. Луиза была весьма аппетитной девицей. Мало кто из мужчин мог устоять и не поддаться её откровенным заигрываниям. Свежая мордашка, нежный ротик, тонкая талия и высокая упругая грудь. Лулу была вульгарна донельзя, но от одного взгляда на неё мужчины испытывали острое желание. Обчистив очередного незадачливого искателя любви, парочка делила деньги поровну, вещи сбывались старьёвщику Трувелю. Под вечер они отправлялись в трактир, а после шли в заброшенный амбар возле реки, где устроили себе жильё. Гютен натаскал соломы, набросил на неё попону и ворованную скатерть. Натянутая верёвка, на которой висела пыльная рваная занавеска, служила им пологом. Оба они тащили в свою жалкую лачугу всё, что, по их мнению, могло её украсить. На грубо сколоченном столе стояла треснувшая ваза. Луиза с гордостью поглядывала на неё и, наломав веток жасмина, и вовсе растаяла, умилившись нежному аромату букета. Она воображала, что тонкий аромат жасмина куда сильнее вони тухлых рыбьих потрохов, выброшенных на берег торговцами. Встав посреди жалкой лачуги, Лулу заявляла, что они чудесно устроились. Сложенный из камней очаг почти не давал тепла. Но летние ночи и без того тёплые. А в холода они забирались в постель и, накрывшись дырявым одеялом, крепче прижимались друг к другу. Оба они выросли в квартале бедноты среди опустившихся людей, и посему не были столь наивны и знали, чем может закончиться такое тесное общение. Они не считали, что поступают дурно. Как-никак, в жизни так мало удовольствий, почему же надо отказаться от одного из них в угоду добродетели? Луиза прекрасно понимала, что останься она у сводни, ей пришлось бы ублажать каждого, кто согласен заплатить. А с Гютеном она была по собственному желанию. У обоих не было родни, что могла бы попрекнуть за слишком вольные нравы. Там, где они росли, не было никаких понятий о приличиях.
Оставшись наедине в своей жалкой конуре, подростки были вполне довольны жизнью и не собирались задумываться о будущем. Гютен любил свою подружку, хотя никак не мог самому себе объяснить это чувство, поскольку любые размышления вызывали у него головную боль и наводили тоску. Одно он мог сказать точно: за Милашку с лёгкостью отдаст собственную жизнь. Для Луизы их отношения держались на привязанности и удобстве, которые приносило подобное сожительство. Ей нравилось, что всю грязную работу берёт на себя парень. Что никто не помыкает ею и не колотит за скудную добычу. Подчас она оставалась дома только потому, что на улице дождливо. И с наслаждением валялась на тюфяке, довольная, что не таскается по улицам в промозглую погоду. В такие дни Гютен уходил на промысел один. И, вернувшись, приносил Лулу маленькие подарки вроде шёлковой ленточки или кулёчка жареных каштанов.
Наступала зима. Снег никак не шёл. Голые ветви деревьев уныло покачивались на ветру. Грязь на улицах и переулках успела подмёрзнуть, и от глухого стука сабо и рваных башмаков становилось ещё холоднее. Горожане старались поскорее нырять по домам, где в очаге весело танцует пламя, даря тепло и уют. Потаскушки, стуча зубами, часами слонялись по кварталу в безуспешной попытке завлечь мужчин. Воришки частенько возвращались ни с чем. Попрошайки за весь день едва могли наскрести пару монет. В один из вечеров Клод Бенуа, глядя на жалкую кучку денег, пришёл в ярость. Да что они себе думают? Чёртовы кретины! Как он понесёт эдакие гроши хозяину? Лентяи проклятые, так и норовят отлынивать от работы, а ему по их милости запросто выпустят кишки! И Краснорожий обрушился на первого, кто подвернулся под руку, на сводню, которая лепетала, что всему виной холода.
Бенуа распалялся всё больше, лицо его побагровело, он вскочил из-за стола, где на щербатом блюде лежали деньги, и завопил:
Да ты вообще захлопни пасть, мерзавка! Твои девки уродливы, словно горгульи. Ясно, что на них нет желающих. У-у-у-у, тупица! Не смогла обзавестись ни одной смазливой шлюхой. Конечно, люди шарахаются от твоих кляч.