Зависла нехорошая пауза. Собеседники понимали, на какую высоту поднимали их независимые и резкие суждения. Каждый говорил о том, что хорошо знал, чем жил давно и даже страдал, но всё сложенное вместе производило гнетущее впечатление близкой катастрофы.
Жизнерадостный Орлов продолжал веселиться:
Есть забавный довоенный шпиц, от Наполеона Князь Понятовский за службу французам ждал от них независимости горемычной Польше. Император потрепал его надушенную щечку: «От России вы так близки, дружок. Что ни делай, а она тем всегда кончит, что вас завоюет. Мало того, завоюет всю Европу». (Все натянуто улыбаются) Но не смешно оттого, что эту полушутку внушили Бонапарту те же англичане через Талейрана-чёрта. И гений-корсиканец вдруг озаботился и Александром, и Россией и вместо Альбиона двинул войско на Москву искать удачи!
Вяземский обреченно махнул рукой:
Тонко мы устроены: свет французский, двор немецкий, политика английская, народ лишь свой, но рабский. Ничего соединяющего! А связь лишь нравственная может быть по правилу: не есть хлеб праздности! Но где найти мать-женщину, что образумит наших бар?! Отчизны образ даст?!
Надо признать, господа Знаток истории Европы Тургенев сделал паузу, и все поняли, что разговор достиг своего смыслового пика. Англичане мало говорят о планах, но делают всё как по завету. От их чудесного порядка веет осмысленностью конца: не их, конечно, нашего! Навсегда рассорить Польшу и Россию задумка мудрая. Приписывают Меттерниху, но за ним иные рожки видны.
Наши толкачи у трона и впрямь числят Польшу частью России! взорвался молодой Голицын. Пожертвовать суверенитетом брата-славянина в угоду пруссакам! И вот жиды везут товар английский и австрийский беспошлинно под видом польского вся «польза» от войны с Наполеоном для русского! Так что, Александр Иванович, границы те давно открыты для их товаров, а значит, и наш суверенитет не выше польского убытки не сочтет и братец твой, Никола-финансист.
Тургенев только руками развел, пригладил волосы небрежным жестом, неуловимо четким, магически чарующим.
Кстати, о жидах. И Тургенев сделал значительную паузу. Везде их обращают в пользу государству, у нас во вред. Селят в резервации для унижения. Зато в целовальники дозволили облечься, пустили к кабакам, чтоб злобу от аристократов вымещали на народе, поя отравой. Крестьянин при барине, жид у дела скользкого, купец в ярме таможни как ни поверни, одни рабы случаются. Готовил я указы, чтоб дать крещеным инородцам дело по городам, но все под сукно попали. Потом уразумел: боятся узколобые чины соперника умного и предприимчивого, как и своего крестьянина свободного, с землей
Вспоминается экспромт забавный какая-то несвойственная Орлову тоска мелькнула в его глазах. Когда царю еще являлась детская мечта об освобождении крестьян, он за советом всем совался, и полный генерал от инфантерии Философов Михайло Михайлыч так отбрил: «Государь, вы утонете в крови!» Каково? Государю!.. Клянусь: не выдумал!
Вяземский головой покачал:
Лихо лихо гусарам на зависть и на аплодисменты. Если по чести подленький ответ царского подручного. Когда б река наша текла, и хлеба праздности не ела знать всем места бы нашлось у дела. Но заводь тихую и темную устроили чертей боимся, а сами их разводим.
Неожиданно из толпы вдоль стены выныривает невзрачная фигурка, гордо поблескивая плешью, придворный поэт Василий Жуковский собирал впечатления от демарша Александра Первого, так эффектно покинувшего бал. Как всегда суетлив и говорлив с покушением на шутовство признанному таланту прощалось всё.
О чертях тут речь, я слышал. Я знаю нескольких повес: нафортелили в Париже, долгов наделали, и теперь олицетворение России в глазах французов. Прав мудрый де Метр нас Запад видит сквозь шаблоны: двор испорчен, дворня обнаглела, народ закован в рабство на века Фу, как страшно!
Орлов небрежно взял под руку поэта:
Поверь: мне страшно. Тут император мимо прошмыгнул лица на нём нет Какое потрясенье там, Василь Андреевич?
Не знаю Нелединский, иль кто еще, шепнул ей на ухо, но императрица-мать вдруг Александру брякнула при всех: «Ангел мой, тут о карбонариях кругом толкуют, как будто окна-двери нараспашку, и бал сковало холодом». Все притихли, зная, что император не выносит разговоров о заговорщиках Рука невидимого фокусника сдернула с зерцала покрывало! Тут бы в шутку всё оборотить, да оробел и я! У Александра покраснела лысина, и, не сказав ни слова, удалился.
Тургенев отпрянул и глухо охнул:
Великие князья?..
Были рядом! Николай подошел и взял maman под руку, и она как будто успокоилась. Сколько лет при них, а нравы не могу постигнуть Искреннее огорчение на лице Жуковского вызвало улыбки.
Вяземский профессорским тоном стал отчитывать его, глядя куда-то в сторону:
И по вашим песням шаблона никакого не составишь. Конечно, де Метр прав! Шалопаи, моты, разгуляи кто их не знает по именам? Да след-то тянется во двор, которому мы песни сладкие поём Но русской басней волчью стаю не насытишь: кириллица чужой язык для них!
Жуковский совсем смутился:
Все резко вдруг заговорили Как будто, князь, спектаклем потчуете из своих острот. Пора бы нам остепениться. Лягушкой по-французски из царскосельского прудка, овсяный киселек императрице да про луну сонет вот всё, чем пользую я двор. Вам есть сказать поболе пожалуйте, идемте! Вот Марья Фёдоровна с танца чуть живая ее к перченому манит! (и покатился навстречу императрице то ли лакеем, то ли шутом)
Вяземский оторопело смотрит вслед, потом делает восхищенный жест, отдавая должное придворному лоску и изворотливости. И другие умиротворенно улыбнулись. Огорчился лишь ученый муж Тургенев:
Господа, им слово «рабство» непонятно. Упомянуть за чаем сколь угодно, остальное дерзость и мятеж. Все эти крики: «Освободить всех разом!», иль обратное: «Свобода мужику что смерть!» имеют под собою подлую основу. Нежелание хоть что-то делать! Крестьянам крепким развяжите руки для начала! Брат мой Николай взывал, налоги посчитал, все минусы и плюсы, но только в тайном обществе нашел сочувствие. Мы разве без раздоров не можем развиваться? Теперь вдруг оказалось, что не рабство враг, а те, кто говорит о нём! Умчался брат в Париж, предчувствуя беду. Ужели царь не внемлет нам?
Все разом выходят из-за колонн с поклоном в сторону проходящей невдалеке императрицы-матери со свитой.
* * *
Вяземский и этим мрачно смотрит вслед
Бог мой, как сияют, будто мошка перед грозой и, повернувшись, слегка повышает голос: Всё гораздо страшнее, чем вы думаете. Мы на пути от самовластья к самодурью. Не имея сызмальства гражданских прав и свобод, мы навеки останемся с царем в голове и со связанными руками. Пустыми!
Голицын то ли участливо, то ли сочувственно кивает головой, подходя к Вяземскому:
Чем закончилась, князь, ваша беспримерная тяжба судебная с царскою ценсурой? С Красовским? Это не способствует устройству вашему на службу в департамент Надежд на пользу наших дарований царь не питает.
О том я и говорю! Права гражданства автора закрыл, увы, чиновный зад
Тургенев тоже закачал головой:
При таких воззрениях публичных, Пётр Андреевич, ваша фамилия и впрямь в тетради царской. Изобретают ныне нечто, чтоб рыба крупная сама на берег прыгала, а мелкая и юркая ласкала трон.
На царя они надеются Орлов прячет презрение в назидательный тон. Не дарования народные его волнуют ныне! Царь на конгрессах бесконечных ратует за укрепленье тронов, умиротворение всеобщее Цари довольны, а человеческое достоинство посрамлено. Соберите не царей против народов, а конгресс народный! Но они не понимают, что представительство во власти имеет таинственные корни в природе человека. Всяк человек повелитель в чём-то, но не всякий способен подчиняться. «Представительство» соединенье частного и общего во власти, сфинкс, неразгаданный, и через годы считаные он съест царей и их конгрессы!