Хорошо. Она показывает мне язык. Но, когда тебе станет скучно, не беги ко мне, чтобы плакаться в жилетку.
Затем она закатывает рукава и высыпает в миску довольно много муки.
В воздух поднимается белое облако, от которого мы оба начинаем задыхаться.
Ну, думаю, пока все идет как надо, говорю я, наконец отдышавшись. Что теперь?
Масло?
Я приподнимаю бровь:
Это вопрос или утверждение?
Понятия не имею. Она улыбается мне.
Я беру пачку масла и разворачиваю ее.
Ладно. Была не была. И готовлюсь бросить масло в муку.
Погоди! Теперь Грейс уже смеется по-настоящему, и это так не похоже на ту Грейс, которая пару минут назад уныло сидела на диване, что меня захлестывает облегчение. Я не имею ни малейшего представления, как печь пирог и как готовить для него румяную корочку, но я готов делать это целую вечность, если только Грейс при этом будет улыбаться, как она улыбается сейчас. Я точно не знаю, что это говорит обо мне или о нас, но об этом мне надо будет подумать позже. Приготовление пирогов это на удивление тяжелая работа. Нам надо разрезать его, чтобы получить корочку.
Ты думаешь, я понимаю, что это значит?
Это значит Она качает головой и берет у меня масло. Не важно. Просто смотри и учись.
У знатока, невозмутимо договариваю я.
Вообще-то если кого-то из нас двоих и можно назвать знатоком, то да, это я.
Ты права. Я смотрю, как она нарезает масло на маленькие квадратики и руками смешивает их с мукой. Я думал, ты не знаешь, как это делается.
Ну, я сто раз видела, как это делает моя мама. Но я понятия не имею, правильно ли я отмерила муку и масло. Полагаю, в конце концов у нас получится либо настоящая румяная корочка, либо детский пластилин для поделок на основе муки, так что как бы дело ни обернулось, мы будем в выигрыше.
Детский пластилин? с опаской спрашиваю я. Вообще-то это не вселяет уверенность в своих силах, если речь идет о готовке.
Не бери в голову. Она подходит к мойке, наливает в мерный стаканчик воды, затем медленно добавляет ее к смеси муки и масла, пока не получается шарообразная плотная масса.
Это и есть тесто? спрашиваю я, заглянув в миску, когда она наконец перестает месить.
Это нечто, отвечает она, ткнув в этот ком пальцем. Думаю, очень скоро мы выясним, тесто это или нет.
Э-э-э Я не знаю, что можно на это сказать.
Зря ты так беспокоишься. Все будет нормально. Может быть. Она подходит к мойке. Начинай готовить начинку, пока я буду отмывать руки.
Я? невольно взвизгиваю я, хотя и пытаюсь напустить на себя невозмутимый вид. И, прежде чем продолжить, прочищаю горло: Ты хочешь, чтобы я приготовил начинку?
Это же была твоя идея, напоминает она мне. Это ты предложил испечь пирог.
Мне нечем крыть, я беру банку с консервированной тыквой и читаю инструкцию. Затем начинаю отмерять и мешать по мере своих кулинарных способностей. Они невелики, но ведь их недостаток может компенсировать энтузиазм, не так ли?
Наконец начинка готова, и Грейс выливает это странное месиво в форму из теста, уложенную в огнеупорную емкость для выпекания. Она ставит ее в духовку, и мы оба застываем перед стеклянной дверцей, глядя на свое творение.
Это будет совершенно несъедобно, чуть погодя говорю я.
Поверь мне, говорит она. Пирог так и должен выглядеть.
Ты уверена? спрашиваю я, вскинув брови, и мы оба начинаем убирать посуду.
Нет, не уверена. Но я так думаю. Она вздыхает, затем серьезно смотрит на меня, убирая оставшиеся ингредиенты в шкаф: Спасибо тебе.
За что? удивляюсь я.
За это. Она делает глубокий судорожный вдох и шепчет: Я делала это вместе с моим отцом каждый год с тех пор, как мне исполнилось пять лет.
Мне очень жаль, принужденно говорю, и мне хочется погладить ее по спине, как это делают в фильмах. Но мои руки до локтей испачканы остатками начинки для пирога, к тому же я совсем не уверен, что ей хочется, чтобы я касался ее. И все же на всякий случай я подхожу к мойке и мою руки.
Ничего. Она печально вздыхает, и мне становится не по себе. Знаешь, когда мне было пять лет, у меня выпал первый передний молочный зуб перед самым Днем благодарения. Он просто выпал сам, а потом я выбила второй, когда упала с велосипеда. У меня тогда был совершенно нелепый вид.
Да нет же, ты выглядела прелестно, выпаливаю я, прежде чем успеваю подумать.
Она замирает, держа руку на дверце шкафа, и на ее лице отражается сначала растерянность, а затем осознание.
Я жду, что сейчас она накричит на меня за то, что я опять вторгся в ее воспоминания, но она о чудо продолжает:
Новый передний зуб, на месте того, что вылетел при падении, вырос кривым. Когда я стала постарше, надо мной из-за него часто смеялись.
Дети очень жестоки, замечаю я, как будто действительно знаю, какими бывают дети.
Она снова вглядывается в меня, опускает взгляд на свои руки и шепчет:
Я так одинока.
Мне не очень-то приятно это слышать, ведь я тоже нахожусь здесь, и в моих волосах полно муки, а под ногти набилась начинка для пирога. С другой стороны, это наш самый длинный разговор за несколько месяцев, так что могу ли я винить ее за то, что она чувствует себя одинокой?
Даже если сам я не чувствую одиночества, это еще не значит, что она не должна страдать от него. Ведь большинство людей не проводят всю жизнь в одиночном заключении.
Я съем этот пирог, в отчаянии говорю я. Мы с самого начала уяснили, что здесь я не испытываю голода и слава богу. Есть только одна вещь хуже, чем быть запертым вместе с Грейс, которая едва меня терпит: это быть запертой с ней, знать, что она едва меня терпит, и при этом жаждать ее крови.
Не надо. Я признательна тебе за предложение отравиться ради меня, но думаю, я не приму это предложение.
Оно все равно остается в силе, отвечаю я, когда она открывает дверцу духовки и заглядывает внутрь. Просто чтобы ты знала.
Я подхожу к ней, тоже заглядываю в духовку, и у меня обрывается сердце. Этот пирог точно несъедобен. Он куда больше похож на диск для фрисби, чем на еду.
Спасибо тебе. Ее дыхание пресекается, и на этот раз, когда я устремляю на нее беспомощный взгляд, она позволяет себе бессильно припасть ко мне.
Поначалу я так потрясен, что не знаю, что делать. Но затем мне вспоминаются уроки Ричарда по «навыкам общения», и я неловко обвиваю рукой ее плечи. И глажу ее по спине.
Она поворачивается ко мне лицом и кладет голову мне на грудь.
Я опять не знаю, что делать, и потому делаю то, что кажется мне естественным, обнимаю ее, кладу руку на ее затылок и прижимаю к себе, пока она плачет.
И плачет.
И плачет.
Обнимая ее, я замечаю несколько вещей. Во-первых, держать ее в объятиях кажется на удивление естественным. Во-вторых, от нее очень хорошо пахнет ванилью и корицей. А в-третьих, мне нравится ее обнимать.
Мне жаль, что она плачет мне совсем не нравится, что она плачет, но я точно не имею ничего против того, что я чувствую, обнимая ее. Это странное чувство, если учесть, что последним человеком, которого я обнимал, была Лия. И это произошло после того, как я случайно сказал ей любить меня всегда. Но те объятия были полны паники, сожалений и стыда. Что значат эти объятия, я не знаю, но определенно что-то другое.
Ну, хватит, говорю я ей, гладя ее по спине так осторожно, как только могу. Все образуется.
Она качает головой, прижимая ее к моему горлу, и я стараюсь не обращать внимания на то, что ее сопли текут по моей груди под рубашкой.
В конце концов она делает глубокий судорожный вдох:
Извини.
Тебе не за что извиняться. Все люди иногда плачут.
Она отстраняется и смотрит на меня красными глазами и с красными пятнами на заплаканных щеках.
А ты когда-нибудь плакал?
Этот вопрос застает меня врасплох, и я смотрю ей в глаза, пытаясь понять, действительно ли она хочет знать правду или просто ищет моего сочувствия.
Потому что, если честно, я не плакал с детства.