Когда он делает шаг в сторону душа, я не знаю, смеяться мне или кричать. Когда он протягивает руку в душевую кабинку и включает воду, я делаю и то и другое, обхватив его шею и держась за нее изо всех сил.
О черт, нет, говорит он, и от звучащего в его голосе возмущения британский акцент становится еще больше заметным и больше чопорным, чем обычно. Кричи сколько влезет, но после того, как ты испортила все мои боксеры, тебе этого не избежать. Ты окажешься в воде.
Они не испорчены! пытаюсь сказать ему я между взрывами хохота. Я разрисовала их карандашом для глаз. Ты можешь их отстирать.
Нет, это ты можешь их отстирать. После того как промокнешь до нитки. Он опять пытается отлепить меня от себя и толкнуть под ледяную воду. И опять я прижимаюсь к нему, обхватив его руками и ногами и держась изо всех сил.
Не делай этого, Хадсон, визжу я, продолжая смеяться, пока он пытается отцепить меня от себя. Не надо! Извини! Извини!
Черт возьми, чуть слышно бормочет он и заходит в душевую кабинку вместе со мной.
Когда меня обдает ледяная вода, я истошно ору, а он начинает бормотать ругательства тихие и злые.
Я же говорила тебе, чтобы ты этого не делал! говорю я, переведя дух после смеха, от которого у меня болят бока.
А я сказал, что тебе этого не избежать и ты окажешься в воде, отвечает он и шмыгает носом. Любой нормальный человек принял бы это заслуженное наказание вместо того, чтобы вопить, как мартовские коты, такие вопли и мертвого из могилы поднимут.
Я не вопила как кот! Собственно говоря
И в это мгновение я вдруг осознаю, что Хадсон все еще держит меня на руках. И мы с ним оба мокрые, а потому я ощущаю его близость куда острее, чем пару минут назад. И он тоже может ощущать и видеть меня всю.
Видимо, он тоже это осознает, потому что, когда я отстраняюсь, он отпускает меня вернее, аккуратно опускает на пол.
Ты в порядке? спрашивает он, и, хотя он немного отстранился, он все так же обнимает меня за талию, поддерживая.
И внезапно выражение его глаз делается таким, что мне уже не хочется бежать. Мне хочется остаться рядом.
От этой мысли меня охватывает паника, у меня обрывается сердце, в ушах шумит кровь.
Я в порядке, отвечаю я и отшатываюсь от него так резко, что вылетаю из душевой кабинки и едва не падаю на задницу.
Он опять подхватывает меня, на этот раз очень нежно, и снова ставит на ноги.
Отпусти меня! кричу я, и, когда я отталкиваю его, он в самом деле отпускает меня.
Глава 29
Как вы прощаетесь?
Хадсон
Как ты?
Я произношу эти слова нехотя, поскольку сейчас мы с ней не в лучших отношениях. Не то чтобы между нами всегда все было гладко, но после инцидента в душе прошлой весной дела пошли особенно скверно.
С того утра Грейс держит дистанцию. Как и я сам. И это сделало последние несколько месяцев, во время которых я приводил в порядок коллекцию виниловых дисков, учил новые птичьи крики и метал топоры, чрезвычайно скучными. Раз в месяц мы садимся на противоположных концах дивана и вместе смотрим один из моих DVD, пока она жует попкорн. И это самый лучший день месяца.
Второй хайлайт моей рутины, которая тянется как пустыня между киновечерами, это ежедневный семичасовой будильник на ее телефоне, после которого мы хотите верьте, хотите нет устраиваем состязание по прыжкам «ноги вместе-ноги врозь». Чаще всего я побеждаю, но время от времени мне нравится что-то менять, и я даю ей шанс.
Но это не похоже на злость не похоже, что она зла на меня. Это что-то другое.
Грейс? говорю я, когда она не отвечает. Но она не отрывает глаз от книги. Собственно говоря, она, по-моему, вообще не слышит меня.
Но я все равно жду еще несколько секунд на тот случай, если я ошибаюсь.
Когда в тишине проходит минута, я прочищаю горло. Громко. И опять спрашиваю:
Грейс, как ты?
Она молчит что, я в этом уверен, само по себе является ответом.
Что-то с ней не так, не так весь этот день, это видно по тому, как она ведет себя. Как будто боится, что разобьется на куски, если сделает какое-то резкое движение. И, может, так и произойдет. Я не знаю.
Я видел многие грани натуры Грейс за этот год, что мы были заперты вместе.
Я видел сердитую Грейс, которая полна решимости заставить меня страдать.
Я видел напористую Грейс, которая не отступает ни на дюйм.
Я видел проказливую Грейс, которая любит создавать хаос и дискомфорт, причем максимально.
Я видел Грейс, раздираемую противоречиями и не знающую, чего она хочет и почему.
Я привык ко всем этим Грейс и готов принять любую из них. Но это это Грустная Грейс, и я не понимаю, что с ней делать, не понимаю совсем. И совершенно не знаю, как ей помочь.
Но наверняка нельзя позволить ей вариться в своей печали. Только не на этот раз.
Поэтому вместо того, чтобы отойти, я впервые за несколько месяцев без разрешения перешагиваю через ее дурацкую клейкую ленту (если не считать своих походов к холодильнику, чтобы взять бутылку воды) и сажусь на диван рядом с ней. Она не отталкивает меня и не говорит мне отвалить, и это окончательно убеждает меня в том, что с ней что-то не так.
Это оставляет мне только один выход, только один способ ей помочь. Я проникаю в ее сознание и тайком просматриваю воспоминание на переднем плане.
* * *
Я хочу увидеть детенышей тюленей, папа! Давай пойдем посмотрим на них!
Маленькая Грейс лет шести или семи идет по улице вдоль пляжа в белом платьице в красный горошек и с оборками. Она держит за руку мужчину лет тридцати пяти, тоже при параде.
Мы не можем их увидеть, Грейс. В это время года их тут нет.
Как это? Ведь их детеныши рождаются здесь, а значит, они должны здесь жить. У Грейс делается такой расстроенный вид, что на секунду мне кажется, что сейчас она будет топать ногой, пока ее отец не отведет ее посмотреть на тюленей.
Но ее отец только наклоняется и щекочет ее, пока она не начинает смеяться радостным смехом, который наполняет все это воспоминание и от которого я чувствую стеснение в груди.
Их жизнь устроена не так, объясняет он ей, когда она наконец перестает хихикать. Всему свое время, и в такое время года они живут в других местах, где вода теплее.
Потому что сейчас зима и скоро здесь будет холодно? спрашивает Грейс.
Вот именно. Ведь у них нет домов, где они могли бы погреться, как это делаем мы. Поэтому им надо уплывать туда, где вода достаточно теплая, чтобы они могли чувствовать себя уютно.
Похоже, Грейс ненадолго задумывается над этим, пока они продолжают шагать.
А когда они вернутся сюда, они останутся здесь на какое-то время? спрашивает она. И родят здесь детенышей?
Да, конечно, отвечает ее отец.
И тогда ты поведешь меня, чтобы посмотреть на них? Но мы не станем подходить слишком близко. Тюленям нужно пространство, чтобы чувствовать себя в безопасности. Она говорит это так, будто ей твердили это тысячу раз. Наверное, так и было ведь, как я уже понял, она очень упряма, так что такие вещи ей надо повторять по несколько раз.
Само собой. Мне тоже очень нравится смотреть на детенышей.
Мне не терпится их увидеть! Она хлопает в ладоши и смотрит на отца огромными карими глазами. Сколько времени мне придется ждать, прежде чем я смогу их увидеть?
Он улыбается и щелкает ее по носу:
Пять или шесть месяцев, моя дорогая. Они появятся здесь в конце марта или начале апреля.
Апрель приходит после марта! говорит она нараспев. А март следует за февралем, а февраль за январем.
Ее отец смеется во все горло, качая головой с таким видом, будто она самое забавное и прелестное существо, которое он когда-либо видел. И, возможно, так и есть. Родители ведут себя странно, когда речь заходит об их детях. К моим родителям это, разумеется, не относится, но большинство родителей именно таковы.
Ты совершенно права. Месяцы в самом деле следуют друг за другом в таком порядке.