Чтобы не шататься, Абеле ухватился за дверцу кареты и простоял так, пока увертюра не кончилась. Отходя от звуков музыки, он не сразу заметил направляющегося в его сторону сановника. А, когда заметил, отпустил опору и сделал три шага вперед.
Встречающий посланника обер-церемонимейстер двора Ирвин Макинтош приветствовал посланника, в сокращенном варианте, принятого при венском дворе, церемониала. Можно сказать, что речь его была предельно лаконичной. В начале, Макинтош сказал, что ввиду того, что чрезвычайный посланник еще не обзавелся жильем в городе, бургграф предлагает воспользоваться его гостеприимством. После этого, посланнику было предложено проследовать в покои бургграфа, для неофициальной беседы. Дипломат охотно согласился. Вначале его завели в роскошный вестибюль. Чтобы попасть в приемные покои Конрада фон Шаффурта, ему пришлось подняться по превосходной мраморной лестнице на второй этаж, а затем проследовать по приемным покоям в парадный зал замка. По пути имперский секретарь смог созерцать развешанные по стенам полотна итальянских, нидерландских и испанских мастеров, охотничьи трофеи бургграфа, восхитительные зеркала и всевозможные редкости, выставленные на обозрение.
Парадный зал бургграфа поражал своим аскетизмом. Хотя, присмотревшись, Абеле отметил, что помещение отделано дорогими породами дерева и янтарем так, что всякая барочная позолота, по сравнению со стоимостью этих стенных панелей просто пшик.
Бургграф встретил имперского сановника сидя, окруженный своими придворными, видимо мелкопоместными дворянами. Когда Макинтош представил прибывшего, бургграф поднялся и бесцеремонно двинулся тому навстречу. Абеле растерялся, до дрожи к коленях. При венском дворе, где каждый шаг, поклон и взмах рукой строго регламентировался, подобная вольность могла быть истолкована, как ярый либерализм и революционное выступление, с целью свержения монархии.
Очень рад, что в Вене, наконец, вспомнили о нас. Прозябающих в глуши провинциалах. Сказал бургграф радостно.
Только было непонятно, всерьез это было сказано или как. Придворные при этих словах бургграфа сделали странные лица, при этом каждый кривился на свой манер.
Абеле, в свою очередь совершил тройной реверанс, со сложными прогибами и выступил с ответной речью. Заявив о том, что он является чрезвычайным посланником императора, имперский секретарь произнес полный титул Леопольда Габсбурга. В ответ на это, по этикету присутствующие должны были отвесить ответный тройной реверанс. Но ничего подобного не произошло. Все как стояли, так и остались стоять. Не один мускул не дрогнул на лице бургграфа. Все это граничило с прямым оскорблением величия императора и Абеле растерялся.
Что делать? Лихорадочно думал он. Выразить протест. Прервать визит и вернуться на постоялый двор? Это может привести к срыву намеченных переговоров. А, была, не была!
И чрезвычайный посланник приступил к ответной речи, цветастой и изобилующей комплиментами в адрес бургграфа. Тот откровенно скучал при ее произнесении и несказанно обрадовался, когда посланник кончил говорить.
Раз с официальной частью покончили, то я, надеюсь, вы не откажетесь отдохнуть с дороги? Вас проводят в отведенные Вам апартаменты. Предложил деревенщина-бургграф. Надеюсь, вы также не откажитесь присутствовать на торжественном ужине, устроенном в вашу честь? Неофициальном. После него мы обсудим все, что касается вашего визита.
Когда женскую половину крепко взяв под руки, утащили в казематы, Браудер и Генри Маркантонио, были до того ошеломлены происходящим, что даже не поняли, как оказались в камере, за решеткой. Из всей мебели, там была только куча гнилой соломы. Сесть они не решились, потому что в куче кто-то ворошился и попискивал. Они даже не знали о чем разговаривать, настолько все происходящее напоминало дурной сон или плохое кино.
Единственное узкое зарешеченное окошко было высоко, не достать. Пол был покрыт слоем земли. По углам земля лежала кучками. Вопрос об адвокатах оставался открытым. Телефонный звонок тоже. Где они находятся, не знал никто. Даже соратники. Их поездка готовилась в полной тайне. Вернувшись обратно героями, все четверо надеялись прославиться на весь «Интернет». Они даже подсчитывали, по дороге, сколько заработают на этом мероприятии. Сейчас говорить о деньгах не хотелось. Хотелось, есть, пить и писять.
Эй, вы! Новенькие! раздался голос откуда-то из-за стены. Вы, кто такие будете?
Коммуна «Заветы Ильича».
Понятно, товарищи. Мы из «Коммунистической фракции действия», Новозеландская ячейка.
Сколько вас?
Было трое. В камере сейчас двое. Я и Герман Железняк.
Слыхали, про такого. А ты кто? Спросил Маркантонио.
Я Владимир. Владимир Октябрьский.
Про Октябрьского, я тоже слышал. Отозвался Браудер.
И, я! Считая зубы во рту, поддакнул лидер «Антиморлоков».
Браудер и Маркантонио представились, в ответ.
Вот, где довелось встретиться, товарищи! С горечью сказал Октябрьский.
Ты говорил, вас трое было? Спросил Браудер.
С нами была еще Марта Люксембург. Только ее на цепь посадили.
За что?
Ее, как колдунью, на ночь подвесили куда-то, и она сума сошла.
Как это?
Не знаем ничего. Она рассказать нам ничего не уже не смогла. Когда ее утром привели и посадили напротив, она пела революционные песни. Мы еще подумали, что ее стойкости стоит поучиться. А потом она разделась догола и стала в нас говном кидаться. И не только в нас. Еще в тюремщика кидалась. Так ее, опять, в подвал увели и на цепь посадили. Пока вас не привели, она еще пела, время от времени. А, сейчас не слышно что-то
Тут откуда-то снизу раздался протяжный вой. Выли на два голоса. Браудеру и Маркантонио в этом вое, хоть и с трудом, удалось разобрать голоса сподвижниц Анны Ньютон и Марты Харрис. Выли они долго, с переходом на скулеж.
За это время, Октябрьский и Железняк успели рассказать, что прихватили их позавчера. Сразу после перехода. Судили вчера, в ратуше, при большом стечении народа. Признали бродягами, опасными для окружающих. Приговорили к смертной казни, через отрубание головы. Казнить должны были сегодня. Но казнь отложили, в связи с визитом какого-то посла. Вот теперь, вроде бы, как появилась какая-то надежда. Может это по поводу их ареста посол приехал. Может, пронесет.
А, в туалет, тут, когда водят? Спросил Генри Маркантонио.
А, тут не водят.
Ведро дают? Поинтересовался Браудер.
Никакого ведра. Все на пол. Вы, что думаете, это земля по углам лежит? Мы тоже так думали. Так, вот, чтобы вы не сомневались, все, что по углам это какашки. Не окаменевшие, правда. Так, что есть надежда, что тут, время от времени, прибираются.
Тем временем, скулеж внизу стих и стали слышны слова знакомой мелодии.
Четверо, сидящих наверху прислушались. Точно внизу тонким голосом пели «Интернационал». Пели душевно и жалостливо, как поют на улицах бродячие таланты. Потом, к первому голосу присоединились еще два. Вступившие, правда, не придерживались выбранной запевалой интонации. Их голоса, хоть и срывались, но исполняли пролетарский гимн, с воодушевлением и стойкостью.
Неофициальный ужин, в замке бургграфа Конрада фон Шаффурта, был для Кристофа Абеле продолжением того кошмара, в котором он оказался сразу, по приезде.
Во-первых, ужасали отведенные ему апартаменты. В них было электричество, ванна, унитаз и горячая и холодная вода, без всяких ограничений.
Если горячую воду, текущую из «крана», можно было пережить, то электрические свечи пугали до тошноты, до нервного тика. Замковый капеллан, которого Абеле затребовал, по этому поводу успокоил приезжих, заявив, что обозначенное явление вполне естественно, достигается посредством приложения человеческих усилий, а не колдовским способом и для успокоения помолился перед выключателем.