Уф! В кабинете директора, слава тебе коллективно выдохнули гардеробщицы, с полпути возвращаясь из обморока. Однако расслабляться никому не пришлось: драматическим меццо-сопрано «на гардеробе» было объявлено чрезвычайное положение на случай пробегания по нему преступника. Надо было не пропустить момент его вторжения и громко звать на помощь. Хотели выдать свистки, да не хватило на всех. Две близняшки, не желая отсиживаться в тылу, рвались на передовую на второй этаж, в расположение администрации.
Аня, «стреляный воробей», выглядела скорее удивленной, чем испуганной.
Ну да, счас он тут побежит. Что он совсем, что ли, бежать туда, где больше всего народу? здраво рассудила Анна, когда главная умчалась куда-то с гладильщицами и прочими активистами.
Надя, глядя на коллегу, тоже, лишь недоумевала, как это занесло какого-то вора среди бела дня, да ещё и в кабинет к директору? В общем, они честно выполняли распоряжение находились в дозоре на своих рабочих местах. Но надо было видеть, какое небывалое оживление охватило работников всех остальных специальностей, возрастных категорий и полов это было похоже на грандиозное необычное развлечение. Каждому хотелось поймать хоть кого-нибудь, тем более опасного злодея.
И как такое получилось, что его ловили всем миром то бишь всем театром? Так просто, рассудили пока вызовут милицию, его и след простыл. Потом всё равно, конечно, вызвали сдать его, готового, пойманного преступника. Ибо да, его схватили, арестовали и всё как положено. Подробности этого подвига простого народа передавались затем из уст в уста другим поколениям гардеробщиц.
То ли совсем уж он нерадивый был вор, то ли невезучий, но, оказывается, лично сама директриса и застукала его прямо в своём кабинете! Он, однако, говорят, грубо отпихнув её, сбежал.
За ним гонялись, пока он не заперся в одной из комнат, бедолага. Затравили, как какого-нибудь косого, чтобы за ужином под белым соусом его слопать. Наде и в самом деле, вопреки коллективному воинственному настрою, было его чуть ли не жаль. Вообще, было во всей этой истории что-то то ли гротеск, то ли неувязка, Надежда даже подумала, что если бы вдруг пересеклась с этим «косым», то вряд ли стала бы разбиваться в лепёшку для его отлова.
Так ведь нашёлся один безрассудно храбрый электрик возглавил группу захвата из двух билетёрш с большим стажем и одной гладильщицы, из самых активных. Задержание проводил собственноручно не иначе, с самой большой отвёрткой наперевес, не дожидаясь милиции.
Надя только видела, как уже связанного вора волокли из здания театра к машине с синей мигалкой вроде по-настоящему волокли, к настоящей машине. Но всё равно лживая какая-то сцена выходила, еще больше отталкивающая из-за своей неубедительности. Уж не постановка ли? Ведь театр.
И за вора было как-то страшно неловко что он так позорно попался и покорился. Он был растерзанно-потный, как какой-нибудь молодой революционер-подпольщик с такими бунтарскими ранне-комсомольскими вихрами; в выбившейся из брюк, почему-то белой, рубахе, в одной рубахе почти зимой с багрово-красным лицом, низко опущенным долу от стыда?! И рост, на самом деле нешуточный, от скрученности потерялся. Его пленители, казалось, тащили его без особого рвения, даже немного спустя рукава с чего бы? Какой-то, говорят, безработный оказался. А почему в белой рубашке? На чьё имущество додумался покуситься! Уважаемого в городе человека, приближённого к сильным мира сего. Да и не туда сунулся домик-то у ней, сказывали, то ли во Флориде, то ли на Кипре.
Чистая умора, а не вор.
Чуть было не обворованную директрису Надя видела всего раз: когда оформлялась на работу, столкнулась с ней неожиданно в коридоре. Такую обворовать Вся в шкурках мёртвых зверьков с головы до пят, смерила новенькую равнодушным взглядом, не ответив на «здрасте». Упади перед ней ниц, побелев или позеленев, со стрелой индейца в спине перешагнет, не глядя, приподняв полы необъятного манто, и дальше пойдёт.
Хороший организатор, говорят, и хозяйственник. Только вот с главрежами чего-то всё не поделит, скольких уж поменяла.
Да и с теперешним тоже. Надя слышала от Светланы, ещё до поступления, какие баталии происходили у режиссёра с директором, когда та влезала в репетиции с указаниями: «Что за облезлость! Сиротский приют. Все позолотить!», это у Чехова-то, в погибающей усадьбе! Забраковала костюмы. Выписала самолично художника из столицы. И главреж, как ни восставал, ничего доказать не смог. На стороне директора весь цвет городской администрации да и видные представители деловых кругов. Они ничего против позолоты не имеют. Эта идиллия, этот созвучный подход к процессу функционирования искусства, вознесли директрису на недосягаемую ни для одного другого руководителя высоту. Она могла всё и за любые средства. Другим не давали, ей давали. Впрочем, она любила повторять, что умеет зарабатывать денежки сама, то бишь, её театр.
Светлана, впрочем, поясняла, что, если честно, не так театр, как детско-юношеская хореографическая студия при нём. Да, есть такая студия, многие знали из газет или теленовостей. Знали про её успехи где-нибудь за пределами города, а чаще страны кажется, в Таиланде или в Турции. На родной город, видно, не хватало времени.
Судя по одёжке гастроли действительно проходили успешно. Своим довольно претенциозным гардеробом, которому позавидует любой директор вещевого рынка, главный администратор была обязана родной дочке. Если бы не Аня, Надежда и не знала бы, какая у их начальницы необыкновенная дочь и красивая, и талантливая. Лет в тринадцать стала солисткой молодёжного танцевального ансамбля, того самого, при театре местная звезда.
Один раз Наде даже посчастливилось узреть эту звезду «чисто случайно»: занося в кабинет администратора проштампованные билеты, застала в начальничьем кресле такой же ухоженный, как мать, экземпляр, только моложе раза в два. Сама мать, правда, явно была не в себе, и что самое невероятное не в голосе даже. Не она, а с ней разговаривали покровительственным тоном. А она лишь робко-влюблённо смотрела на тонкую стильную девушку, сидящую подле её стола, без малейшего нажима подавая реплики, начинающиеся со слов «Ирочка, ласточка!»
В ней и правда, было что-то от ласточки: тёмная головка с гладко зачёсанными волосами, тонкие длинные руки, талия Тонкие нервные пальцы вертели что-то блестящее большущий степлер. Вдруг после очередной неразборчивой реплики, «ласточка» взвилась в воздух, отшвырнув тяжелую железяку так, что та, проехав по гладкому столу, угодила в дверцу шкафа, чудом не разбив её. «С тобой вообще бес-по-лез-но Всё! Больше сюда ни ногой!», выпалив это, дочка, обставила Надежду на линии отхода и успела выскочить из кабинета первой.
«При посторонних. Не взирая»
Как на войне, сказала Мартышка, где ни дня, ни ночи, точнее, они сливаются в одно, в такое, что не даёт думать о себе, о том, что от разноцветной мозаики жизни осталось Рожки да ножки от неё остались. Как огорчалась маленькая Надя, когда в любимой детской игре растерялись мелкие детали, из которых складывались картинки. Ничего не складывалось. А тут что там детали, сам составитель не знал, где же он теперь: ни среди дня, ни среди ночи ни с каким радаром его не обнаружить. Где он, подлинник Надежды Ефимкиной? Неужели вот за прилавком, в халате когда-то синего цвета?
Как не потеряться, когда столько уже растеряно. Семья Не только родители её покинули. Видно, действительно, молодая учёная была больше замужем за своей работой, чем за своим мужем. Он не захотел конкурировать: не произнося монологов, особо не тратя сил и на диалоги, незаметно перестал появляться на территории их совместного проживания. Не мог смириться с тем, что порядок вещей на ней был одним вопиющим беспорядком. Потом рассказывали, кто знал, что на новую кухню, где его теперь потчуют, даже страшно заходить без бахил как в операционную, такая чистота.