Вагон затрясло, сомкнулись шедшие в сцепке теплушки, заскрипели тормозные устройства. Поезд начал замедлять ход. Реже стали стучать колеса. Кто-то из солдат, явно решивший покурить или подышать свежим воздухом, приоткрыл расположенное под потолком окошко. Немного резкий свет поднимающегося на востоке солнца начал проникать в вагон, падая на лица еще крепко спящих людей, вынуждая некоторых хмуриться и морщить лицо.
Едва задремавший от навалившихся воспоминаний Иван пробудился и, приподнявшись на локтях, стал смотреть в сторону того, кто с любопытством вертел головой в приоткрытое окно, явно разглядывая что-то с той стороны. Решив больше не тешить себя попытками провалиться в небытие и, на этот раз выспаться, Шукалов слез с нар, и несколько грубо поправив на себе форму, переместился поближе к уже не спавшему товарищу. Тот уже начал скручивать из обрывка газеты самокрутку, ловко работая пальцами, чтобы бережно хранимый в кисете табак не просыпался и весь был использован по прямому назначению. Кивнув Ивану в знак приветствия, он предложил ему сделать то же самое. Тот ничего не ответил и только ближе стал прижиматься к окну, стараясь рассмотреть происходящее за пределами вагона. Еще не адаптировавшиеся к солнечному свету глаза его часто заморгали и покрылись небольшим количеством влаги, почти мгновенно испарившейся от скользнувшего по ним попутного летнего ветерка, повеявшего на солдата запахом родных мест.
Его он не мог ни с чем перепутать. Именно такой аромат был у его родины. Именно так пахла земля и природа кровного края, к которой он привык с самого детства, постоянно работая в поле, на земле. Иван несколько раз глубоко вздохнул, пытаясь помедленнее удалять из легких воздух. И лишь дым самокрутки товарища перебил ему поток удовольствия.
К твоему дому скоро подъезжать будем? А, Вань? хитро посмотрел на Шукалова куривший старшина, невольно кривя изуродованным шрамами лицом.
Да, выдохнул солдат, сегодня, должно быть, я вас покину.
Он еще раз начал обводить глазами открывающийся пейзаж, уже не морщась от света встающего солнца. Мимо железнодорожных путей, по которым мерно отстукивали колеса вагонов, потянулись перелески, нераспаханные поля, многочисленные поломанные, словно спички, стволы деревьев. Потом появились вереницы траншей с уже наполовину обвалившимися стенками. Потянулись целые поля заросших травой воронок от бомб, мин и снарядов, что казалось незаживающими ранами на плодородной земле этих мест. А на небольшой возвышенности стали видны уцелевшие печные трубы, напоминавшие о когда-то стоявших на их месте сельских домах и процветавшей в них жизни.
Возле одной такой трубы Иван увидел неспешно возившуюся женщину, одетую так, как в сельской местности могут одеваться только старухи. Но именно возле нее, периодически склоняясь к земле, копошились маленькие дети, также облаченные в подпоясанные балахоны из материала типа мешковины. За их спинами проглядывалась некая хибара высотой не более человеческого роста, видимо наспех построенная из тех материалов, что были подобраны обитателями бывшей деревни, на месте когда-то стоявших здесь домов и уцелевших солдатских землянок, признаки наличия которых были часто видны.
Разглядывая все это, Иван нахмурился, тяжело вздохнул, опустил глаза и начал судорожно тереть лоб, прекрасно осознавая, что не лучшим образом сейчас выглядит его родное селение, полностью уничтоженное отступающими в декабре сорок первого гитлеровцами, что направляли свои огнеметы на соломенные крыши деревенских построек. А взбудораженные и насмерть перепуганные сельчане, понимая неизбежность происходящего, стремительно собирали своих детей и выскакивали на мороз, как правило, ничего не успевая спасти из имущества, кроме себя самих, своих малышей и стариков.
Он стал вспоминать рассказ супруги, когда еще в марте сорок второго года впервые увидел ее и детей, пребыв на вынужденную побывку. Они шли рядом, и он слушал ее, а ей надо было выговориться, поведать ему обо всем, что было пережито за те полгода, что его не было рядом.
Все началось еще в октябре, когда на смену отступающим и разбитым дивизиям Красной Армии, уцелевшие бойцы и командиры которой пробирались мелкими группами или даже в одиночку, пришли в их деревню немецкие части. Где-то в стороне потоком двигалась стальная вереница танков и бронемашин, ползли тягачи и автомобили по только что подмороженному грунту. А в селение по-хозяйски вошли пехотинцы, начав обшаривать дома и постройки, пытаясь отыскать, в первую очередь, прячущихся от них красноармейцев. Не находя таковых, они принялись обходить жилища селян, бесцеремонно вламываясь в них и грабительски забирая себе все, что понравилось и попалось им под руку. Они ловили в подворьях домашних птиц, накладывали в каски свежие куриные яйца, уводили с собой найденный скот. А встречавших их лаем собак, безжалостно убивали, стреляя в них из винтовок.
Однако, не только цепным псам, мужественно принимавшим свою смерть от кровожадных захватчиков, доставались немецкие пули. Особенно тяжело воспринял тогда Иван рассказанную женой весть о гибели своего двоюродного брата, что жил с семьей по соседству. Его, отца девяти детей, матерый гитлеровец не пощадил и застрелил прямо на пороге собственного дома, сразив насмерть одним выстрелом. Жена его и старшие дети моментально сбились возле умирающего отца семейства, теряясь в произошедшем и, не в силах противостоять происходящему вокруг. На их глазах, тот самый гитлеровец, который только что сделал их сиротами, стал обходить крестьянское владение, наполняя сухарную сумку трофеями. Вслед за ним, почти не обращая внимания на плачущую вдову и детей, вошли во двор еще несколько солдат, принявшись тут же рыскать в доме и в подворье в поисках всевозможной добычи.
Огромное и невиданное горе пришло тогда на родную землю. И как не пыталась Александра Ильинична скрыть от мужа результат своей первой встречи с немецким солдатом, поведала об этом отцу их дочь Ольга, рассказав, как была избита ее мать, когда чужеземный сапог переступил порог их дома. Девочка плакала, вспоминая этот эпизод. Ведь прямо на ее глазах гитлеровец безжалостно колотил самого родного ей человека кулаками, а когда женщина упала на пол, то еще несколько раз ударил ее ногой, стараясь попадать в самые болезненные места на теле, а еще старательнее целил по голове. Рассказывая все это, Оля прижимала трясущиеся руки к груди, словно проматывала перед своими глазами ужасную киноленту. Всхлипывая и, в итоге уткнувшись лицом в грудь отца, она описала выражение глаз немецкого солдата, его страшное лицо, искаженные в злобной гримасе губы, суровость во взгляде. Он пришел убивать и грабить. Пришел унижать и уничтожать тех, кого его пропаганда призвала не считать людьми. И именно это прочитал ребенок во внешнем виде и действиях чужеземного солдата.
Еще накануне вторжения гитлеровцев в родную деревню, жена Ивана и его дети перебрались в подпол, чтобы спастись от беды и предусмотрительно не стать жертвами гремевших в окрестностях сражениях. Каким-то невероятным образом сельские постройки и жилые дома почти не получили повреждений. Редкий снаряд долетал и разрывался близ одного из огородов, а чаще где-нибудь поодаль, не причиняя вреда. И лишь оконные стекла в домах по окраинам были вынесены взрывной волной или случайным осколком.