Я прикажу подать карету. Я отвезу тебя в Кенсингтон.
Корделия отошла от него. На мгновение Джеймс пришел в замешательство, решил, что он чем-то рассердил ее; но потом, проследив за ее взглядом, он увидел Мэтью, который закрывал за собой дверь Института. Он был без пальто, в одном бархатном пиджаке с порванным рукавом. Он обратился к Корделии:
Карета Консула в твоем распоряжении, если хочешь. Я с тобой не поеду, добавил он. Только Чарльз. Хотя, если подумать, предложение не слишком заманчивое, а?
Корделия строго взглянула на него. Джеймс невольно вспомнил выражение ее лица в тот момент, когда она узнала, что в Париже Мэтью пил абсент. Он представлял, что чувствовала девушка; он сам чувствовал то же самое.
Вы оба очень добры ко мне, произнесла она. Но в этом нет необходимости. Алистер приехал за мной, видите?
Она кивнула в сторону ворот и действительно, во двор Института въехала наемная карета. Колеса стучали по каменным плитам. Над боками лошади, укрытой попоной, поднимался пар. Карета остановилась перед крыльцом, дверь открылась, и появился Алистер Карстерс в толстом синем пальто и кожаных перчатках. Он подошел к сестре и, не взглянув на Джеймса с Мэтью, спросил:
Где твои вещи, Лейли?
Лейли. При звуке этого имени у Джеймса заболело сердце. Оно напоминало о той поэме, о любовной истории, которая, словно невидимая нить, связывала Джеймса и Корделию все эти годы. «Не нужны ей румяна и сурьма была природа щедрою сама. И родинка на бархате ланит сердца и восхищает, и пленит. Не потому ль с любовью нарекли ее лучистым именем Лейли»[25].
Магнус сказал, что отослал их, ответила Корделия. Какие-то чары. Чемодан должен быть уже в доме. Но если нет
Надеюсь, что чемодан на месте, заметил Мэтью. Ведь там все твои новые модные наряды.
«Все твои новые модные наряды». Например, алое бархатное платье, в котором она была вчера вечером. Наряды, которые Мэтью наверняка не только оплачивал, но и выбирал. Джеймса охватила ярость.
Тогда садись в кэб, поехали; shoma mitavanid tozieh bedid, che etefagi brayehe in ahmagha mioftad vagti ma mirim, сказал Алистер.
«Ты можешь по дороге объяснить мне, что происходит у тебя с этими двумя идиотами». Видимо, Алистер забыл, что Джеймс изучает персидский язык.
Иди. Дай мне еще минуту, ответила Корделия.
Алистер кивнул и сел в карету. Корделия повернулась к Мэтью и Джеймсу.
Не могу сказать, что я чувствую, произнесла она. Слишком много всего происходит все слишком сложно. С одной стороны, я сердита на вас обоих. Она твердо взглянула в глаза одному, потом второму. С другой стороны, я чувствую, что обидела вас, была несправедлива к вам. Сначала мне нужно все обдумать и примириться с собой, со своей совестью.
Корделия начал Мэтью.
Не надо, устало сказала она. У меня больше нет сил. Прошу вас, поймите одно: вы оба мне небезразличны.
Она быстро подошла к открытой двери кэба, протянула руку, и Алистер помог ей забраться в карету. Когда она закрывала дверцу, Джеймс успел услышать, как брат спрашивает, все ли у нее в порядке или нужно, чтобы он кого-нибудь избил. Потом лошадь тронулась с места, и они уехали, оставив Джеймса наедине с Мэтью. Корделия уехала, и во дворе стало пусто и тихо.
Джеймс взглянул на Мэтью. Его парабатай был бледен, как мертвец, и глаза на бескровном лице напоминали два пятна темно-зеленой краски.
Мэт, заговорил он. Мы не должны ссориться.
А мы не ссоримся, рассеянно произнес Мэтью, глядя на то место, где только что стояла карета. Я уже сказал, что оставляю поле боя.
Но это не тебе решать, возразил Джеймс. И не мне. Выбор за Корделией, иначе быть не может.
Мэтью, не снимая перчатки, потер глаза.
Я думаю, что она нас обоих уже ненавидит, сказал он. Возможно, это уравнивает наши шансы. Наконец он взглянул на Джеймса и тихо произнес: Я не знал. Клянусь, не знал, когда увез Корделию в Париж, что это оскорбит тебя, что ты будешь страдать. Я думал, что ты ее не любишь в романтическом смысле. Если бы я знал или хотя бы догадывался, я бы никогда не поступил так.
Я вел себя так, что ты не мог думать иначе, ответил Джеймс. И все же жаль, что ты не поговорил со мной.
Да, я должен был узнать твое мнение, конечно Но я был зол на тебя, на всех. Я собирался уехать из Лондона один, и вдруг Корделия появилась на пороге моей квартиры в слезах, и Он покачал головой. Я тогда решил, что ты жестоко оскорбил ее, что вы все равно разойдетесь. Но сейчас я не знаю, что думать. Грейс сидит в тюрьме, и ты, кажется, доволен таким поворотом событий. Не могу сказать, что мне ее очень жаль, просто я окончательно перестал тебя понимать.
Да, Грейс действительно пришла в наш дом в тот вечер, когда вы уехали в Париж, кивнул Джеймс. И я вызвал Безмолвных Братьев, чтобы они забрали ее. Когда я понял, что Корделия все видела и ушла, я бросился за ней. Я проследил ее путь до твоего дома, потом, прочитав письмо, понесся на вокзал Ватерлоо. Я стоял на платформе, когда ваш поезд тронулся.
Мэтью безвольно привалился спиной к двери.
Джеймс
Мэтью, спокойно произнес Джеймс. Я люблю Корделию, она моя жена. Ты должен понять: я сделаю все, что в моих силах, для того, чтобы она простила меня и вернулась ко мне.
Почему же ты не сказал ей об этом раньше? усмехнулся Мэтью. Ей нужно было уйти из дома, чтобы ты это понял?
Да, я должен был ей сказать, согласился Джеймс. И я горько сожалею о том, что не сделал этого. Он помолчал. А почему ты не сказал мне, что любишь ее?
Мэтью уставился на него, как на сумасшедшего.
Потому что она твоя жена, а кроме того, веришь ты мне или нет, но у меня остались кое-какие принципы. То, что ты видел как мы целовались это было исключение, скажем так. Это случилось только один раз, и между нами не было ничего более серьезного.
Джеймс ощутил неимоверное облегчение, но ему было стыдно признаваться в этом даже самому себе.
А если бы в ту ночь меня не было в номере? вырвалось у него, но он тут же махнул рукой. Нет, не надо. Ты считал, что мы с Корделией поженились только ради спасения ее доброго имени, что на самом деле мы просто друзья. Я все понимаю.
Но я знал, что Мэтью почему-то внезапно замолчал, потом испустил тяжкий вздох. Я знал, что, когда вы станете жить вместе, когда ты будешь проводить с ней целые дни, ты тоже полюбишь ее. И кроме того когда честный человек вдруг понимает, что влюблен в жену лучшего друга, он не рассказывает об этом никому. Он топит горе в вине, сидя в одиночестве в Лондоне или Париже, до тех пор, пока алкоголь не убивает его или пока чувство не уходит.
Джеймс знал, что нельзя этого говорить, но не мог остановиться.
Но ведь в Париже ты был не один, помнишь?
Мэтью втянул воздух сквозь зубы.
Это болезнь. Я думал, что, если Корделия будет со мной, бутылка мне не потребуется. Но, видимо, уже слишком поздно. Бутылка требует меня к себе.
Мне ты нужен больше, чем бутылке, поверь, сказал Джеймс. Мэт, позволь мне помочь тебе
О, Господь милосердный, Джеймс! с отчаянием в голосе воскликнул Мэтью. Как ты можешь быть таким снисходительным и всепрощающим? Он выпрямился и отошел от двери. Я не в состоянии сейчас это терпеть. Я не вынесу, если ты будешь помогать мне.
Джеймс не успел ответить: по двору разнесся резкий, громкий, как всегда, голос Чарльза:
Ах, вот ты где, Мэтью! Тебя подвезти до холостяцкой квартиры? А может, поедешь со мной домой, увидишься с родителями? Уверен, они жаждут услышать о том, как ты провел время в Париже.
Мэтью состроил гримасу, хорошо знакомую Джеймсу; она означала: «Боже, дай мне терпения».
Одну секунду, крикнул он, потом обернулся к Джеймсу и положил руку ему на плечо. Что бы ни случилось дальше с нами, я надеюсь, что ты не возненавидишь меня. Пожалуйста. Мне кажется, этого я тоже не вынесу.
Джеймсу хотелось зажмуриться. Он знал, что, закрыв глаза, он увидит двух мальчишек, бегущих по зеленому лугу в Идрисе, одного со светлыми волосами, другого с черными.