Я не могу ненавидеть тебя, Мэт. Для меня это невозможно.
Когда Мэтью тоже ушел, оставив Джеймса одного на ступенях, он закончил мысль: «Я не могу ненавидеть тебя, потому что вся ненависть направлена на меня самого. Для других уже ничего не осталось».
10. Скиталец
Низами Гянджеви, «Лейли и Меджнун»И вдруг увидел средь листвы сплошнойГорят глаза, как свечи в час ночной.Уставил ворон свой кровавый зрак,Сам густо-черный, как кромешный мрак.Верблюдицей сгорбатясь, важен, тих,Одетый в траур, как святой Салих.Сидел провидец-ворон на суку,Как драгоценный камень на шелку.Меджнун сказал: «Скиталец и собрат,У нас сердца в единый бьются лад»[26].
Корделию всегда удивляла лондонская погода. Несмотря на облака и даже снегопад, небо здесь бывало таким светлым, а дневной свет таким ярким, что ей буквально слепило глаза. Она сидела в пролетке рядом с Алистером, смотрела в окно на молочно-белое небо и, щурясь, пыталась представить себе синий небосвод и прозрачный воздух Парижа. Воспоминания о времени, проведенном во Франции, уже казались ей далекими и неправдоподобными, словно были сном.
Они молчали, пока кучер лавировал среди потока экипажей, заполнивших Стрэнд. Еще год назад брат засыпал бы ее вопросами. Сейчас он не проявлял ни малейших признаков нетерпения и просто ждал, когда сестра заговорит.
Алистер, произнесла она, когда кэб выехал на Трафальгарскую площадь. Справа и слева тянулись величественные здания из портлендского камня с нарядными колоннами. Насколько я понимаю, это Магнус дал тебе знать, что нужно приехать за мной в Институт?
Алистер окинул ее неодобрительным взглядом.
Корделия, надень перчатки, холодно. Да, Магнус сообщил мне, что ты прибыла из Парижа через Портал. Он сказал, что ты показалась ему уставшей после поездки и что ты, скорее всего, захочешь, чтобы тебя забрали.
Забрали, пробормотала Корделия. Как багаж. Кстати, перчаток у меня с собой нет. Наверное, я забыла их в гостинице.
С нарочито тяжким вздохом Алистер снял свои перчатки и начал надевать их ей на руки. Выглядело это смешно, потому что перчатки были ей велики, но они были толстыми и еще хранили тепло его рук. Корделия с довольным видом пошевелила пальцами.
Я был озадачен, продолжал Алистер. Я думал, ты предпочтешь вернуться в свой дом на Керзон-стрит. Возможно, ты помнишь, где это? Тот дом, в котором ты жила с Джеймсом Эрондейлом? Ну, твоим мужем?
Корделия смотрела в окно. Кареты, омнибусы и автомобили со скоростью улитки ползли под огромной аркой это был памятник в честь какого-то события, но она не помнила, какого именно[27]. Кучер, сидевший наверху, над пассажирами, вслух жаловался на дорожное движение.
Я беспокоилась за Mâmân, объяснила она. Мне не следовало уезжать из Лондона в такое время, ведь может случиться все что угодно. Я хотела тебе сказать я собираюсь остаться на Корнуолл-гарденс до рождения ребенка.
Твоя преданность семье заслуживает восхищения, сухо произнес Алистер. Я уверен, это похвальное намерение никак не связано с бегством в Париж в компании парабатая твоего супруга.
Корделия вздохнула.
У меня были на это свои причины, Алистер.
Не сомневаюсь, ответил он, и она снова удивилась. Но мне хотелось бы услышать их от тебя. Ты влюблена в Мэтью?
Я не знаю, сказала Корделия. Разумеется, она размышляла об этом, и не раз; просто ей не хотелось сейчас делиться своими мыслями с Алистером.
Значит, ты влюблена в Джеймса?
Ну Мы все-таки с ним женаты.
Вообще-то, это не ответ, скривился Алистер. Должен признаться, Джеймс мне не нравится, добавил он, но, с другой стороны, я не большой поклонник Мэтью. Так что теперь я, можно сказать, разрываюсь.
Вижу, ты попал в безвыходную ситуацию, строго произнесла Корделия. Не могу представить, как ты находишь в себе силы жить дальше.
Она сделала пренебрежительный жест, но эффект был испорчен хохотом Алистера.
Извини, выговорил он, давясь от смеха. Но эти перчатки просто ужасно велики тебе.
Корделия фыркнула.
Так вот, насчет Джеймса
С каких это пор в нашей семье принято обсуждать личную жизнь друг друга? перебила она брата. Может быть, лучше побеседуем о Чарльзе?
Я предпочел бы обойтись без этого. Чарльз почти выздоровел, жить он будет, а остальное меня мало интересует, ответил Алистер. Более того, припоминаю моменты, когда и вопрос его выживания переставал быть для меня актуальным. Он постоянно требовал, чтобы я поправлял ему подушки. «А теперь подушку для ног, Алистер», передразнил он скрипучим голосом, который, откровенно говоря, не имел ничего общего с тоном Чарльза. Брат совершенно не умел копировать людей.
Я бы не отказалась от подушки для ног, заметила Корделия. Звучит заманчиво.
Ты сейчас не в себе, поэтому я сделаю вид, что не слышал твою болтовню, отрезал Алистер. Послушай, тебе вовсе не обязательно обсуждать со мной свои чувства к Джеймсу, Мэтью или кому-либо еще из гарема мужчин, которым ты себя окружила. Я просто хотел узнать, какое у тебя сейчас настроение.
Нет, ты хотел узнать, не нанес ли мне кто-нибудь из них ужасного, неслыханного оскорбления, чтобы получить предлог с бранью носиться за этим человеком, размахивая оружием, мрачно сказала Корделия.
Возможно, меня интересует и то и другое, хмыкнул он.
Наконец они выбрались на более или менее свободную улицу; кэб, стуча колесами, ехал по Найтсбриджу, мимо сиявшего огнями универсального магазина «Хэрродс», украшенного к Рождеству. По тротуарам сновали мальчишки-разносчики, торговавшие каштанами и горячими пирогами.
Я действительно беспокоилась за Mâmân, произнесла Корделия.
Выражение лица Алистера смягчилось.
У Mâmân все в порядке, Лейли, только она быстро устает и много спит. А когда не спит, думает об отце и страдает. Мне кажется, это горе отнимает у нее силы, а не ребенок.
Она сердится на меня? вырвалось у Корделии.
За то, что ты уехала в Париж? Нисколько. Она прочитала твою записку вполне спокойно; честно говоря, я этого не ожидал. Я думал, она расстроится. Mâmân сказала, что, если мечты ведут тебя в Париж, она рада за тебя. Не помню, чтобы кто-нибудь когда-нибудь говорил нечто подобное мне перед отъездом за границу, съязвил он. Быть старшим ребенком в семье сущее проклятие.
Корделия вздохнула.
И все-таки не следовало мне оставлять вас, Алистер Впрочем, если бы не она, не Лилит, я, наверное, и не уехала бы. А после того, что случилось, от меня здесь нет никакого толку. Я не в состоянии никого защитить. Я не могу даже взять в руки собственный меч.
Кортана.
Брат взглянул на нее со странным выражением. Она знала, что у них глаза одинакового цвета почти черные радужные оболочки, лишь немного светлее зрачка но сейчас, глядя на Алистера, она поняла, что свет этих глаз преображает его лицо, смягчая суровые черты. Его глаза были прекрасны. Она никогда не думала так о своих; наверное, решила она, людям не свойственно размышлять о себе в таком ключе.
Лейли, я должен тебе кое-что сказать.
Она немедленно насторожилась.
В чем дело?
Я не мог оставить Кортану в доме, произнес он, и не мог носить ее с собой по причине появления неких довольно неприятных посетителей.
Они проезжали мимо Гайд-парка, и за окном мелькали заснеженные кроны деревьев.
Демоны?
Алистер кивнул.
Рейвенеры, ответил он. Демоны-шпионы. Я бы с ними справился, если бы жил один, но Mâmân Но ты не волнуйся, быстро добавил он, заметив выражение ее лица. Томас помог мне спрятать меч. Я не буду говорить тебе, где именно; поверь мне, это место полностью безопасно. И с тех пор я не видел ни одного рейвенера.
У нее вертелся на языке вопрос, но она понимала, что ей нельзя знать, где находится Кортана. Это могло показаться глупостью, но она ужасно скучала по своему любимому мечу. «Я так сильно изменилась, подумала она, и теперь даже не знаю, выбрала бы меня Кортана снова. Даже если бы я была свободна от Лилит». Она почувствовала себя несчастной.