Но прости меня, читатель прости, ибо я отвлекаюсь в сторону, отвечая сразу и за себя, и за того парня, который, сам будучи читателем, только что уступил место этой беременной женщине порыв души явился изнутри, но его место занял кто-то извне, кто-то другой, кто-то третий! кто же? кто тот третий, что так грубо вмешивается в наши интимные отношения, кто встает вместо тебя, когда ты хочешь посадить женщину? кто он, в конце концов, тот, кто оформляет сокровенный твой порыв, идущий изнутри? конечно же, ребенок! это он опередил тебя, благородный читатель, определив твое поведение и ты остался с носом при всем своем благородстве, ибо он провел тебя за нос, этот малыш, явившийся изнутри, и твое благонамеренное поведение полностью оформлено этим внешним обстоятельством.
Впрочем, был ли мальчик? с горьким вздохом спрашивает писатель, и я отвечаю в порыве цинической откровенности, что это не имеет ровно никакого значения в моих глазах не имеет значения, откуда идет порыв и где он оформляется, ибо всегда происходит только то, что происходит и именно поэтому не происходит ничего; все двусмысленно, читатель, и нет ничего одномысленного под Луной вот вам моя теоретическая философия, выстраданная, так сказать, «опытом всей жизни», на практике же это должно означать (пользуясь афоризмом Козьмы Пруткова) примерно следующее: «Если ты на клетке со слоном вид надпись: Тигр, не верь глазам своим».
К несчастью, сейчас я был в метрополитене, а не в зоопарке. Я спешил на «Рижскую», а надпись на стене гласила: «Таганская». Минуту назад у женщины было привлекательное лицо, и вот уже на его месте неживая маска. «Чему после этого верить, как жить в таком мире?» возопил я, стоя среди водоворота толпы, бушующего здесь в этот час.
Но вот вдали, у эскалатора, я заметил фигуру в красном платье нет, нельзя это так оставлять! и, как ищейка, взявшая след, я пустился в погоню. Вскоре мы оказались на паперти церкви, стоящей неподалеку от высотного дома, где кинотеатр «Иллюзион», над рекой.
Это очень красивая старая церковь, ее кресты и купола всегда напоминали мне то ли антенны наставленного в небо радиотелескопа, то ли энергетическую установку во всяком случае, это было странное место. Но дальше пойдет уже такая бессмыслица, описывать которую я просто стесняюсь. Если все другое в этой повести, как бы дико оно ни выглядело, я еще могу себе объяснить, могу хоть как-то истолковать, просто могу по-человечески понять, то дальше будет стоять эпизод совершенно не интеллигибельный для меня, обидный нарочитой обыденностью своего нелепого содержания и при этом обставленный, словно бы какая-то мистерия. Выпустить бы его, потому что не известно, какое отношение он имеет ко всему остальному, но я ведь уже попал на Таганку, и обратного хода мне нет. Читатель, надо пройти через это, чтобы вновь выйти на прямую дорогу повествования. Ну вот, с этим довеском я еще могу сообщить, что на паперти тетка обернулась ко мне и все с тем же недвижным лицом, шевеля лишь одними губами, сказала:
Быстро руку.
Я машинально протянул, и, когда в сгустившихся сумерках (а было ведь рано) ведьма взяла мою руку, повернула ее вверх ладонью, стало видно, как сияет неоновым светом вся мелко-расчлененная сеть моей судьбы.
Ну, что там?
Плохие сосуды, пробормотала она, брось курить
Это все? Но что меня ждет?
Кто!.. она хмыкнула мерзко. То же, что всех, если не бросишь! О, этот мир ждут потрясения. Каждый глоток дыма погибель, она опять хмыкнула, всеобщая гибель
Вы хотите сказать начал я.
Ничего не хочу!.. Я вижу огонь, питающийся вашими городами, и вашу землю, раздираемую в клочья когтями, и вселенную, лопнувшую, как пузырь и тебя больного, пожирающего собственные испражнения, глядя на ужасы вселенских катастроф, и уже ничего не способного сделать, потому что не сделал теперь. Все вы
Так, я, пожалуй, брошу курить.
Нет, не бросишь! зарычала она во всю глотку, не бросишь и обратишь в курящуюся ядовитым дымом кучу отбросов вашу
Ну, это было уже чересчур: ведь если в первый момент, как она закричала, у меня еще поползли мурашки по телу (это было нежданно, к тому же и церковь, и странная тьма, и пустынное место, и маска вместо лица), то вот эта вот «куча зловонных отбросов» испортила все.
Да понял вас, понял, вскрикивал я, отчаянно дергая руку из ее мертвых когтистых лап, понял же! Все! Что еще? Хорошо, я сяду на гноище конечности, буду скрести себя черепком, только отпустите, ради Христа Я готов хоть сейчас начать посыпать себе голову табачным пеплом, как некий молодой Иов
Не кощунствуй, сказала женщина и исчезла, оставив у меня в руке перчатку.
Я сунул перчатку (мужскую, заметим, перчатку) в карман, вздохнул, (мое свидание отменялось), вздохнул и пошел, чувствуя себя совершенно несчастным, несчастным потому, что несчастьем называется лишенность желаемого и желание невозможного.
А не зайти ли к Лапшиной? она хоть размерами напоминает мою червонную страсть. О, Лапшина чудовищна! свернувшись калачиком, я мог бы легко поместиться в ее монструозном тазу, стоящем на телеграфных столбах. Однако выше пояса эта женщина очень изящна, если не обращать внимания на топорные черты широкого, как поднос, лица: страшный орлиный нос; вишневое желе губ; глаза, как у каракатицы; черные конские волосы, перекрашенные в белый цвет; усы; бороду и голос резкий, как сирена океанского лайнера.
И все же она мне нравится я люблю чувствовать себя козявочкой, копошащейся среди гор, а она любит козявочку, ползающую по ней. Иногда бывает страшно: я вспоминаю судьбу бедных паучков, которыми их подруги закусывают после оплодотворения. Но нет, успокаиваю я себя, Лапшина, конечно, способна на это, но никогда не сделает. Ведь я излечил ее от эрозии матки, ведь семя мое обладает бесценными свойствами настоящий жизненный эликсир, медикамент, философский камень. Нет, Лапшина меня никогда не съест; где она еще возьмет такого забавного паучка? паучка с такой философской спермой, славного паучка-целителя.
Я взял такси и поехал.
Было написано: «Стучите», и я постучал. Никто не отозвался. Тогда (не возвращаться же!) я открыл замок это раз плюнуть! и очутился в прихожей.
Но стойте! По-рассеянности опять, кажется, не туда попал? Уйти? но в этот миг из комнаты порхнул мне на плечо крупный попугай.
Сию минуточку! крикнул он и щипнул меня за ухо. Я махнул рукой, чуть не пришиб его растерянная птица отправилась оправляться на карниз.
Интересно! и я прошел в комнаты. Из-под дивана выглянул роскошный дымчато-серый кот и тут же спрятался. Повсюду: на столах, стульях, кресле, диване, даже на полу были разбросаны женские тряпки. Стоял удушливо-терпкий дух: духи, табак, дихлофос, черемуха. Я спешил. Заглянул в другую комнату это спальня! огромная кровать, старинная сабля над ней, и тот же беспорядок. Пора уходить, и тут я подумал, что неплохо было бы прежде, извините, пописать, подумал и двинулся на поиски сортира.
За первой дверью, которую я открыл, оказалась ванна до краев наполненная пеной, из которой торчала мокрая женская голова. Я вскоре увижу и тело, читатель!
Но пока мы глядим друг на друга
Нехорошо вы себя ведете, молодой человек.
Да, видите ли, дверь была открыта
Ах, да что ж вы стоите?!
А что же мне делать?
Что-нибудь!
Я шагнул к ней. Она усмехнулась:
Вы не так меня поняли
?
Ну, выйдите на минуту какой-то вы странный
Я вышел.
Сию минуточку, крикнул попугай, слетая мне на голову.
Балда, сказал я и вернулся назад, ибо это была (я ведь сразу узнал) не Лапшина, не думай, читатель, это была червонная дама. Стоя в рост, она вытиралась. Не без того: сделала безнадежную попытку прикрыться, но разве укроешься при таких телесах?