Кроме того, мне понравилось беседовать с доктором Робинсоном и я хотела его увидеть снова. Было столько всего, что мне хотелось бы обсудить, сидя на этом диване. Но больше всего я хотела узнать, важна ли моя работа или это просто глупая детская фантазия.
Глава 4. Оливия. Майами, 1990
Спасибо, что пришли, сказала я Саре, когда провожала их с Леоном до двери после ужина.
Ты уверена, что справишься? спросила Сара, обнимая меня. Мы можем остаться подольше, если хочешь.
Я ценю это, но я справлюсь. Со мной мама.
Леон тоже обнял меня.
Держись. Дай нам знать, если тебе что-нибудь понадобится.
И мы вернемся завтра, добавила Сара, когда они уже шли к лифту.
Я закрыла за ними дверь и опустилась на диван рядом с мамой, которая напряженно вглядывалась в экран.
Не понимаю, сказала она. Это главная новость страны.
Думаешь, из-за того, кто мы такие? спросила я. Мой покойный отец нередко появлялся на первых полосах газет в связи со своей коммерческой деятельностью. Однажды, в конце семидесятых, он даже украсил собой обложку «Форбс». СМИ не понадобилось бы много времени, чтобы изучить личную жизнь Дина и увидеть связь.
Возможно, ответила она. Но в основном, я думаю, из-за того, что Майк Митчелл сказал сегодня утром по национальному телевидению. Из-за этого все и разгорелось.
Мы часами смотрели Си-эн-эн. Сначала их репортер на месте событий в Сан-Хуане рассказывал о ходе поисков, а теперь сплошным потоком шли интервью с так называемыми экспертами о других необъяснимых паранормальных явлениях над Бермудским треугольником. Я села на диванную подушку и взяла пульт, чтобы прибавить громкость.
Что говорит этот тип?
Гостем студии был яхтсмен, часто плававший вокруг Багамских островов.
В жизни ничего подобного не испытывал, сказал он. Я был у берегов Нассау с командой из пяти человек, день выдался ветреный, вода была довольно неспокойной. И вот мы видим туман впереди, но не обычный туман он был густым, как молоко, и, казалось, двигался к нам, потому что мы шли не так быстро. А потом бац и мы внутри него, как будто прошли сквозь стену, и я даже не вижу воды за бортом. Внизу такое же молоко. Я слышу, как мой первый помощник кричит с мостика, бегу посмотреть, в чем дело, а наш компас сходит с ума, крутится как бешеный. Все приборы выходят из строя. Радио не работает. Мы были в панике, пока вдруг не вышли из тумана на солнечный свет! Но на самом деле мы не прошли через него мы как бы оказались в дырке от пончика. Со всех сторон было это молоко, которое образовало вокруг нас идеальный круг. И ветра не было. Полный штиль и мертвенная тишина. Это было как-то жутковато, если честно. Никто не сказал ни слова. Мы все были ошеломлены. Мы плыли около минуты, затем молочная стена опять налетела на нас, и вот мы уже снова в неспокойной воде с сильным ветром.
Невероятно, ответил телеведущий. И приборы снова заработали?
Да, как только мы вышли из тумана, электричество снова включилось. Но в тот же день мы узнали о грузовом судне, которое исчезло примерно там же вскоре после нашей странной истории. Радиосвязь с ними пропала, и никаких обломков или доказательств, что судно затонуло, так и не нашли. Сигналов бедствия не поступало, так что это загадка и по сей день.
В приступе паники я схватила пульт и выключила телевизор.
Я больше не могу это выносить. Я зажмурилась и прижала ладони ко лбу. Я не хочу слушать о пропавших кораблях. Я просто хочу, чтобы моего мужа нашли.
Мама пододвинулась ближе и положила руку мне на плечо.
Его по-прежнему ищут, сказала она. И, может, внимание СМИ это даже хорошо. Чем больше людей об этом узнает, тем серьезнее будут следить за поисками.
Я откинулась на спинку кресла и попыталась взять себя в руки.
Ты права. Это может помочь. И я вновь включила телевизор.
Глава 5. Мелани. Нью-Йорк, 1986
Я постаралась не закатить глаза, потому что после недели размышлений о нашем разговоре я была убеждена, что мой терапевт просто шутил надо мной, когда делал вид, будто серьезно относится к моему проекту.
Избегая его взгляда, я любовалась стоявшей в углу комнаты лампой с бахромой, свисающей с абажура. Снова, как и на прошлой неделе, шел дождь, и в мокрой одежде мне стало холодно и неуютно.
Еще один пасмурный день, сказала я, уклоняясь от его вопроса. Приходится включать лампы посреди дня.
С другой стороны, можно сказать, что они призывают солнце на завтра. Он тепло улыбнулся мне.
Вам нравится ваша работа? спросила я.
Да, ответил он.
Повезло вам. А я даже не знаю, что буду делать с этой степенью, когда получу ее. Если получу.
Это вас беспокоит? спросил он, чуть подавшись вперед. Что вы не закончите начатое?
Не знаю.
Я не стала развивать мысль, и он задал другой вопрос:
На прошлой неделе вы упомянули, что считаете свой проект слишком личным для вас. Не могли бы вы рассказать почему?
Я сбросила мокрые туфли, поджала ноги под себя, прижала к груди одну из декоративных подушек ту, что с кисточками. Я долго собиралась с мыслями, а капли дождя стучали по оконному стеклу как галька.
Когда я была маленькой, наконец сказала я, я часто ночевала в бабушкином трейлере. Он был очень уютным, чем-то похожим на ваш кабинет. Повсюду большие стопки книг и высокая напольная лампа, такая же, как у вас. Я сделала паузу, доктор Робинсон терпеливо ждал, пока я продолжу. На стене в гостиной висела старая черно-белая фотография дедушки. Я не знала его, потому что он умер задолго до моего рождения, но на этой фотографии он выглядел как настоящий герой. Во время Второй мировой войны он был летчиком. На фото он в кожаном бомбере и элегантном кепи стоит на крыле самолета и улыбается так уверенно Я могла часами смотреть на эту фотографию. Мне казалось, что он улыбается именно мне.
Ваша бабушка когда-нибудь говорила о нем?
Еще бы! Постоянно. Она рассказывала мне, каким он был чудесным человеком. Достойным и порядочным. Настоящим джентльменом. Оглядываясь сейчас назад, я думаю, что она пыталась показать мне, каким должен быть муж и отец. Она знала, что я вижу дома, мама вечно влюбляется во всяких неудачников, которые не могут удержаться ни на одной работе, зато критикуют то, что она готовит. Или называют ее никчемной и в конце концов бросают. Я вздохнула и посмотрела в глаза доктору Робинсону. Она не хотела, чтобы я стала такой, как мать: зацикленной на внешности, готовой съехаться с кем угодно, кто свистнет ей в баре. Она хотела, чтобы я следовала за своими мечтами.
Доктор Робинсон кивнул.
А сейчас, как вам кажется, вы следуете за ними?
Я наклонила голову и посмотрела на него.
Разве мы здесь не для того, чтобы ответить на этот вопрос?
Его руки были сжаты в замок, но он разжал их, как бы говоря: «Не знаю, для этого?» Я посмотрела на него.
Ну хорошо. Если вы заставляете меня отвечать на каждый возникающий вопрос
Я вас не заставляю, Мелани, тут же перебил он. Здесь безопасно. Это не экзамен, вам не ставят оценки. Мы можем говорить о чем угодно. Никакого давления. Никаких ожиданий. Никакого осуждения.
При этих словах я испытала облегчение, потому что в последнее время а на самом деле всю свою жизнь давила на себя, чтобы не стать такой, как мать.
Давайте вернемся к фотографии дедушки, сказал доктор Робинсон. Вы сказали, что он был пилотом.
Я вдруг осознала, что мне начинает нравиться психотерапия. Где еще можно целый час говорить о себе с человеком, который ловит каждое твое слово?
Да. Вышло так, что дедушка, которого я никогда не знала, в сорок пятом году пропал у берегов Флориды во время обычных учений. Это была большая новость в то время. Его назвали Рейс Девятнадцать. Пять самолетов, исчезнувших бесследно. Поищите информацию об этом.
Я уже искал, ответил он. Я вскинула брови.