С того дня Андрея прозвали ещё и «генералом». Изба их стояла на отшибе, где сходились дороги: из других деревень, из леса и пахотных полей, а невдалеке, между зелёными холмами, бежал лесной ручеёк. Избу, стоявшую на пригорке, всю обдувало ветрами: северными, восточными и западными. С юга ветерок не шуршал на крыше. Но будто иной раз, обозлясь, когда и ветра совсем нет, налетал на двор Бородовых вихревый ветер с юга. Кружится тогда пыль на этом месте чуть не до неба, взметнет вверх высохший навоз, да и сбросит опять. Через неделю опять. И пошел разговор, что тут дело нечистое, если после третьего вихря занемогла корова пришлось её прирезать. А вслед за коровой ни с того ни с сего ночью лошадь околела.
Иван намеки односельчан о лукавом духе, который по обличью и с рогами на голове, и с копытами на ногах, только отмахивался, хмурясь, и отправлялся на заработки. Часто из окошка избы поглядывали на дорогу, все ожидая кормильца, Андрей и КатеринаВот уж ручьи сбежали по извилинкам, добрались из самых темных уголков дремучего соснового бора, где в оные времена Иван Сусанин был изрублен польскими панами, возгоревшими желанием покорить Русь, прибежали к Волге. Вот уж слышны издалека пароходные гудки, а Ивана все нет и нет.
Голодно жилось. Надо идти Андрею в сельскую кузницу, думая все об одном и том же: «Скоро ли с лесоповала вернется отец?». Идет Андрей вперед, а поглядывает на дорогу: появится ли из-за леса отец?
Встретил Андрея кузнец, как и всех встречал улыбкой. Шевельнулась небольшая бородка кузнеца с рыжей краснинкой. Темные усы и кругленькая низкорослая фигура так и манили на беседу каждого. Кузнец если и сердился, то не со злобой глядел на зажатую в клещах раскаленную подкову с искорками удивления в серых, с голубинкой, глазах. Он приговаривал:
Ишь ты, подишь ты! Не отбрыкаешься! Откую, как надо! Будет подкова!
Только шагнул в кузницу, а кузнец уж подмаргивает:
Ой, в нужную минуту пришел!
Андрей по взгляду кузнеца догадался, какой инструмент брать в руки и что ковать будут. Такое не впервые. Поработали с часок и закурили из кисета кузнеца. У Андрея закружилась голова. И принялся кузнец говорить о том о сем: землицу, мол, какая у мужиков, всю запахали, засеяли, безземельному лучше бежать отсюда.
Ты, Андрей, выйдешь в люди. Способен, силен, здоров, смекалка еще с детских лет у тебя есть. Я правду говорю убеждал кузнец.
Да в самом деле, откуда бы кузнецу знать? Он-то знал, а вот сельчане не знали, что из Иваново он вернулся в родное село и расстался с ткачами неспроста. Там его уже искала полиция. Вот его товарищ Арсений, Михаил Васильевич Фрунзе, и послал сюда работать.
Большевики тогда начали делать крупные шаги в деревню: просвещать крестьян. Кузнец такому делу был обучен в подполье. Вот и заговорил с Андреем о том, что у кузницы не одни мужики поговорить, покурить останавливаются, бывают и мастеровые. Дорога проезжая-прохожая. Народ бывалый. Они рассказывали, что в Царицыне оживленно. Царицын, говорят, город особенный на всю Волгу: железные дороги там схлестнулись на Дон, Кубань, к Азовскому и Черному морям. И на Украину. Одного, говорят, антрациту много пудов на баржи из вагонов сгружают. А еще больше с Дона и Кубани пшеницы. Плотов от нас туда гонют тыща! Лесопилок в Царицыне уйма!
Взглянул на красивое худощавое лицо Андрея. Чуточку выпуклые черные глаза светились добротой. Заметно выделялась бугристость над тонкими бровями Андрея, отчего лоб его казался малость надвинутым к переносице. Прямой нос, тонкие губы, плотно сжатые, придавали лицу строгое выражение, чуть гасимое добротой сияющих глаз.
Катерина не супротивничала бы отъезду не унимался кузнец, то и дело сдувая пепел с цигарки.
За отцом она в огонь и в воду.
В огонь и в воду! воскликнул кузнец. Ишь ты, подишь ты, какой счастливый!.. Иные бабы о! Взъерепенятся и дыхнуть не дадут. Езжайте, говорю, в Царицын. Это город не какой-нибудь Ха-ха! Вот и Катерина избавится от батрачества на лавочника, на старосту. Не век ей конюшни у них чистить, навоз лошадиный нюхать. Эх, весна! Уходит она, лето подваливает в леса! А ты не тоскуй по землянике, орехам
* * *
Весна в самом деле была дружной. И в Петербурге начало теплеть.
В одну из ночей жандармы разгромили подпольную типографию большевиков. Произвели обыск и на квартире Клавдии Андреевны, допытываясь, где же ее приемная дочь. Фотокарточку Наташи тут же взяли с комода и отдали присутствующему при обыске сыщику.
Ничего нелегального не обнаружив, жандармы все же оставили засаду, намереваясь арестовать Наташу, как только она появится на пороге. Жандармам и невдомек было, когда Клавдия Андреевна, жалуясь, что табачного дыма хоть топор вешай, открывая форточку, сдернула с гвоздя на раме сине-желтую ленточку, видимую издали хоть в солнечный, хоть в туманный день. Ночью сигнал темнота. В этой комнате до возвращения домой Наташи никогда не зажигали лампу. Если лампа зажжена, то входить в дом запрещено. Наташа, возвращаясь домой, заметила отсутствие сигнала, повернула за угол улицы и поспешила к Антону Григорьевичу, который был уже осведомлен о разгроме подпольной типографии и о том, что произошло в квартире Наташи.
Провокатор оказался в рядах большевиков, сказал Антон Григорьевич. Значит, мы в ком-то ошиблись. Надо это учесть, догадаться, кто провокатор, хорошо все обдумать, запомнить на будущее. Наташу хотят арестовать Вам придется уехать из Петербурга. Сейчас мы решим, куда и с каким паспортом. И это наша тайна. Не должна знать Клавдия Андреевна.
Прошу направить меня в Царицын, попросила Наташа и постаралась доказать резонность своей просьбы. Если переходить на нелегальное положение, продолжала она, если жить мне по чужому паспорту, так лучше там, где я все знаю: улочки, переулочки. Ведь там меня даже отец родной не узнает теперь.
Антон Григорьевич строго глядел в глаза Наташи, чуть раскосые, чуть насмешливые, чуть настороженные и какие-то умные, строгие девичьи глаза, ищущие во всем окружающем неожиданное и также хорошее, доброе.
У меня возражений нет, ответил Антон Григорьевич, буду просить нашу группу большевиков принять такое решение.
В самом деле: в Царицыне металлургический гигант французской компании. Строится пушечный завод на английский капитал «Виккерс и компания». Иностранный капитал проникает на Волгу. Именно в Царицын, где узел железных дорог, где лесопилок до тридцати, где паровые мельницы, маслозаводы, два паровозных депо. Среди тысяч рабочих большевику найдётся дело. Однако большевиков там как раз столько, сколько пальцев на руках.
Тут в мастерскую зашел какой-то человек, взял свои отремонтированные часы и ушел.
Глянули ему вслед и продолжили беседу большевики:
Нам, Наташа, известно, что вчерашние студенты Чекишев и Иванов, теперь один из них инженер горных дел, а другой юрист, ваши земляки, они из Царицына ведь? Что скажете на этот счет?
А если они мне встретятся? Скажу, что была неудачно замужем. О революции думать забыла. Ну а у отца, у мачехи особенно, мне делать нечего. Наташа искренне рассмеялась: Все в былом, все во вчерашнем! Отец и не узнает меня. Не одиннадцать мне уж лет, а двадцать второй
Наташа получила из рук Антона Григорьевича паспорт на имя Дорониной Зинаиды Андреевны и выехала из Петербурга поездом.
Словно в угоду желаниям Наташи, уже близ Царицына поезд мчался, как курьерский, огибая Мамаев курган. Наташа прильнула к окошку, увидела Волгу. И слезинки радости появились в глазах.
А вот и паровозное депо, привокзальные будки стрелочников, перрон вокзала: каменные, исщерблённые временем плиты. У входа в вокзал все тот же седоусый контролер. Он, почувствовав на себе пристальный взгляд Наташи, сказал: