Вот записка, будто рапорт отдавая офицеру, произнёс Борис, записка от Степанова из Царицына
Ювелир снял пенсне, взглянув на девушку, а она заметила, как дрогнула рука ювелира, когда он брал записку, сказав:
От какого такого Степанова?! Давайте но как только прочёл пароль «Подымайся! Делу сутки, а потехам празднички!», тут же воскликнул, весело взглянув на девушку: Наташа! Земляк ваш прибыл в наш эскадрон!
Да, да, да! Это он меня не арестовал
Ну?! Что я слышу?!
Наташа шагнула к Борису, сказав:
Дорогой ты мой земляк Зовут тебя как? На какой улице жил в Царицыне?
Поубавь, Наташа, свою напористость строго произнёс ювелир. Да, земляк он тебе, земляк. Борис Светлов
Борис? Прекрасное имя продолжала Наташа, но Антон Григорьевич несколько грубо прервал:
Наташа! Ведь можно об этом потом? и вышел из-за прилавка, оперся спиной на застеклённый наличник, протягивая руку: Так какие же такие часы у тебя потребовали ремонта? Покажи
А их у меня и не было улыбнулся Борис. Это просто намек!
Угу! Счастливый, значит. Счастливые часов не наблюдают Намёк? А мне будто невдомёк весело проговорил ювелир и обернулся к Наташе: Отправляйся с Борисом к Тополю за листовками для солдат. С листовок пока и начнём. Идите, конечно же, не спеша. Будто прогуливаясь
Это верно, сказал Борис, постараемся не вызвать подозрений.
Желаю удачи, попрощался Антон Григорьевич.
До свидания, вежливо произнесла Наташа, и они пошли, но остановились у дверей.
Я расскажу о книгах, которые я прочитал, а прочитал я их много.
Вот и я ещё дам книги.
Значит, их тоже прочту, весело отвечал Борис.
Ну, в путь-дорогу! проговорил Антон Григорьевич, тронув Бориса за погон. Кличку всё же вы мне свою назовите
Волгарь, ответил Борис.
Хорошая кличка. Широкая! Обещающая одобрительно сказал Антон. Как поживает Степанов? Он не женился? В девятьсот шестом похоронили мы его жену
Не женился, ответил Борис, решив, что было бы нетактичным спрашивать, а что поделывал в Царицыне Антон Григорьевич в году девятьсот шестом.
«Он, подумал Борис, и в Царицыне был опытным «часовых дел» мастером, как теперь вот стал опытным «ювелиром» в столице»
За порогом ювелирной мастерской нахлынули на Бориса и Наташу шумы-гамы уличные: два громоздких автомобиля, обгоняя экипажи, неистово сигналили; извозчики, бранью перекликаясь, хлестали кнутами своих лошадей.
Читая вывески булочных с обязательными над дверьми золочеными кренделями, закрученными в восьмерку, читая вывески магазинов и трактиров с такими же названиями, как и в Царицыне: «Орел», «Синенький», «Приют домовых извозчиков», Борис почти не спускал глаз и со спины Наташи. Тоненькая в талии, она энергично шагала, твердо ступая, что свойственно людям, уверенным в том, что они знают, куда и зачем идут.
Хозяин конспиративной квартиры, человек уже лет семидесяти пяти, был сухощав. Живые и весёлые глаза его светились приветливостью и пытливо вглядывались; высокая фигура его, до удивительного стройная не по годам, отвечала партийной кличке Тополь.
Листовок у него на квартире оказалось всего лишь несколько. Он радушно предложил чай с бубликами. Сбегал, как молодой, в соседнюю булочную.
Шумел на столе самовар. Хозяин квартиры интересовался делами большевиков в Царицыне, куда дважды за прошлое лето посылался Антоном Григорьевичем к Степанову с нелегальной литературой.
Интересовалась и Наташа, чтобы затем осведомить Антона Григорьевича. Вспоминала она и свое детство, рассказывая, как ей, когда-то одиннадцатилетней девчушке, довелось ужаснуться, увидав мать в гробу.
А когда отец привел в дом мачеху, продолжала Наташа, за мной приехала и увезла в Питер сестра моей матери тётя Клава. У неё тогда, как и теперь, столовались студенты. Двое из них оказались из Царицына
Борис узнал из рассказа Наташи и о том, что студенты, столующиеся у её тети Клавдии Петровны, подготовили Наташу во второй класс гимназии, что в те времена в казенных гимназиях преподавали только французский язык, и лишь в одной частной гимназии английский. Тетя Клава понимала, что английский язык практически полезен: язык инженеров и международной торговли, и уступила рекомендациям студентов.
Потом, когда я, продолжала Наташа, уже работала, студенты за обеденным столом разговорились о подъёме рабочего революционного движения в России.
В воздухе, господа, пахнет и войной и революцией! сказал тогда студент последнего курса Аркадий Чекишев.
Может быть и так усмехнулся тогда же в ответ Чекишеву студент Иванов. Но разговоры у нас абстрактные. Познакомиться бы с теорией революционного движения, а?
Чекишев энергично взялся тогда же за дело. Вступила и Наташа в подпольный студенческий кружок.
Время шло. За неделю перед получением дипломов Чекишев и Иванов, ссылаясь на свою занятость, попросили Наташу выбирать темы для бесед в кружке. А вскоре они прислали записку: «Программу большевиков мы не разделяем. Немыслимо идти на вооруженное восстание. Дипломы у нас в карманах, и мы должны о себе заботиться».
Записку Наташа получила в конторе издательства технической литературы, где к тому времени она работала переводчицей английских новинок. Недалеко было отсюда и до ювелирной мастерской.
Что же, сказал ей тогда Антон Григорьевич. Случается и такое!
В тот же вечер Наташа всю нелегальную литературу сдала Тополю.
Вот, землячок, и вся моя история вздохнула Наташа, прямо в упор и пытливо взглянув в глаза Борису. А дорога дальняя. Всякое ещё может случиться, а?
Девичья стыдливость заставила её умолчать, что она теперь хотела бы не разлучаться с Борисом. Никогда.
И Борис о том же мечтал, но как и Наташа, не мог решиться сказать, что встречу видит каким-то святым началом внезапно нахлынувшей любви. И не потому не сказал об этом, что за столом был Тополь. Минуту можно было найти для откровения но вот откровение-то засыхало на губах. А ведь Борис был не из трусливого десятка.
Чтобы скрыть свою растерянность, угаданную Наташей в выражении его глаз, Борис заговорил про Григория Григорьевича. Наташа поняла, каким Борис бывает, если с товарищем случится несчастье. Да, он не задумываясь, что может сам погибнуть, кинется на врага. А таких будто пуля минует, штык боится.
Все завораживало Наташу: поворот головы Бориса, мягкое прикосновение сильной руки к стакану, пытливый бросок взгляда проницательных глаз на собеседника. Оттого Наташа и поправила кофточку, стараясь спрятать выпуклую девичью грудь, хотя Борис всего-то глянул лишь на подбородок Наташи, любуясь его очертанием
* * *
Вымощенный крупным булыжником казарменный двор был узким и длинным. Кавалеристы, привыкшие к воцарившемуся тут запаху конского навоза и прелого сена, показывали свою удаль и ловкость на турнике в углу двора, а иные старались на руках дойти к столику, на котором лежал фунт говяжьей колбасы, сдобренной чесноком настолько, что запах угадывался в трех саженях от стола.
Это расщедрился все тот же Причудник для развития спортивной ярости у солдат.
Борис пошёл в кубовую за кипятком. Там его встретил один из кавалеристов и возвратил ту самую листовку, которую Борис сунул ночью в его сапог.
Прочёл я, сказал кавалерист, и у меня мороз пошел по коже, я тебя Христом Богом прошу забудь мой сапог! Не суй в него такие страсти. Видел я тебя, праведника, у моего сапога!
Борис не нашелся ответить. Отказаться? Признаться? А солдат уже за дверью.
Ровно в десять утра Бориса послали с пакетом в штаб командующего военным округом. Борис рад был отлучиться из провонявшей навозом казармы. Будто бы и конь его рад был. Но быть тому! За воротами казармы, в переулке повстречался малоусый офицер и хлыстиком ударил лошадь Бориса под самое щекотливое место. Конь вздыбился. Борис не выпал из седла, чего так хотел офицер, и злой на все, что видел вчера и что мог видеть завтра, злой на всяческую несправедливость, желая разом её погасить, он обрушил вздыбленного коня на офицера, думая, что полной горстью отсыпал врагу возмездие. Не оглядываясь на затоптанного копытами малоусого, Борис пустил своего коня галопом.