Что тово?..
Так, ничего Я тебе всё это сейчас разгадаю!
Скакунковский сделал глубокомысленное лицо, Мехлюдьев ждал Скакунковский стал ходить по комнате Мехлюдьев ждал. Скакунковский сел и сделал опять глубокомысленное лицо Мехлюдьев всё ждал. Но так как ничего из этого не вышло, то он, наконец, с нетерпением воскликнул:
Ну, так что же, что же, по твоему?
Человек с замогильным голосом, говоришь?
Ну, да! Голос, как из водопроводной трубы
Гм! И он сказал: «выкинем красный флаг»?
Да, сказал.
Не сказал ли он ещё чего-нибудь?
Ровно ничего!
Скакунковский приблизил губы к уху приятеля и шепнул одно только слово:
Серд-це-вед!
Ну-у? попятился Мехлюдьев и, затем храбро прибавил: Не может быть!
. А кто же, по-твоему?
А вот кто! начал Мехлюдьев, и вдруг озарённый новой догадкой, воскликнул: Издатель!
А что ты думаешь! тотчас же воспламенился и Скакунковский: Очень может быть, что, это издатель! Да, конечно, это издатель! Издатель, набирающий сотрудников! Это ясно! Теперь и красный флаг понятен! Красный флаг это направление! Вот видишь, видишь, как я проницателен?!
Ну, а что значит, что я приглашён сегодня к хозяину на вечеринку?
На которой будет и замогильный голос?
Ну, этого я не знаю.
Будет, непременно будет! с уверенностью сказал Скакунковский. Вот увидишь, что будет! Это ясно, как день, и вечеринка устраивается, с, целью вербовки сотрудников. Иди, иди, непременно!
А что, если бы и ты? Знаешь, оно как-то вдвоём безопасней.
Что же? Я могу! Приду! Непременно приду! Только вот попозднее А ты торопись! Теперь уж пора.
Я, пожалуй, пойду! поднялся на свои длинные ноги Мехлюдьев. Так придёшь?
Приду, еcли толькo
Ну, что там ещё?
Если только, катар не разыграется
Мехлюдьев махнул рукою и поволок своё тело в прихожую.
VIII. Красный флаг.
Когда Мехлюдьев. сняв в прихожей пальто, переступил порог поэтической квартиры, взорам его представилось следующее.
Гостиная (совмещавшая в себе одновременно назначения: столовой, залы и кабинета), была освещена à giorno[5]. Свет эффектно сосредоточивался на большом обеденном столе, покрытым белоснежною скатертью и уставленном тарелками с яствами, в виде колбасы, сыра, икры и пр., нарезанных тонкими и нежными ломтиками и расположенных в эстетической симметрии, указывавшей на участие в этом поэтической руки хозяина, что, в гармоническом сочетании весёлой группы бутылок, стаканов и рюмок представляло картину, привлекавшую и услаждавшую взор. В глубине плавали облака табачного дыма и сквозь них, как в тумане, слабо вырисовывались фигуры сидящих на диване и креслах гостей и сверкали зубы хозяина.
А! Наконец-то! Г-н Мехлюдьев! пропел сладкий тенорок поэта, и в ту же минуту он очутился рядом с вошедшим, подхватил его под руку и повлёк к группе гостей, возгласив торжественным голосом: Господа! Позвольте представить: г-н Мехлюдьев, наш писатель, которого, надеюсь, всякий из находящихся здесь
Но в эту минуту раздался единогласный взрыв восклицаний, сопровождаемый шумом поднявшихся с своих мест гостей.
Как же, мы знаем, знаем г-на Мехлюдьева! По его произведениям знаем! Очень приятно! Очень, очень!..
И несколько рук одновременно протянулось к Мехлюдьеву.
Г-н Махреев! Г-н Шалов! провозглашал хозяин.
Очень приятно! бормотал смущённый неожиданной для него овацией скромный герой наш.
Г. Ногтиков! Г. Пухляков!
Очень приятно!
Церемония представления кончилась и все заняли свои места.
Настало молчание. Овладевший своими чувствами герой наш поднял глаза на компанию.
Махреев смахивал на провинциала и был облечён в мешковатый сюртук и потёртый галстук, в котором торчала булавка в виде пронзённого стрелою сердца. Ногтиков был картавый, рыженький и лысенький молодой человек, перелистывавший лежавшую на столе какую-то книжку и почему-то улыбавшийся ехидной усмешкой. Шалов представлял из себя высокого господина с шевелюрою, напоминавшей растрёпанную копну зимовалого сена, которую он беспрестанно ерошил, дымя ожесточённо огромной сигарой. Что же касается Пухликова, то Мехлюдьев, с некоторым беспокойством узнал в нём обладателя замогильного голоса. Теперь, при ближайшем его рассмотрении, все страхи нашего героя разлетелись как дым, так как приходилось сознаться, что в наружности этого господина, за исключением нечёсаной шапки чёрных волос и взъерошенной бороды, не представлялось ничего ужасного. Он самым невиннейшим образом колупал в носу, устремив задумчивый взор на стол с закусками, и лицо его хранило одно выражение (постоянно ему присущее, как впоследствии убедился Мехлюдьев), какое бывает у человека. собирающегося чихнуть.
Господа, начал хозяин, позвольте мне выразить своё удовольствие по поводу того, что моя скромная хата, в настоящую минуту, вмещает в себе предста
Сильный звонок в прихожей дал всем понять, что скромная хата сейчас же должна будет вместить в себя ещё одного представителя. Вслед затем. в прихожей раздался приятный баритон вновь вошедшего гостя:
Дома?
В ту же минуту что-то царапнуло в дверь, раз, другой, затем она распахнулась и что-то чёрное, длинное, тощее ворвалось в круг почтенного общества.
Это было ничто иное, как пёс совершенно вульгарного, даже можно сказать, гнусного вида, слюнявый и лопоухий, с облезшими спиной и боками. Издав, в виде приветствия, лай самого дикого тембра, он обежал вокруг стола с закусками, сделал два-три хищных скачка и стремительно бросился к обществу, с очевидным намерением поздороваться с каждым из членов его, норовя облапить и лизнуть прямо в губы, в ответ на что раздались шлепки, топанье ногами и восклицания:
Пшол прочь! Прочь! Мерзавец! Прочь!
Нарцис! Тубо! крикнул баритон из-за-дверей.
Но Нарцис, вероятно, офрапированный встреченным им приёмом, нырнул под диван и не подал никаких признаков жизни.
Нарцис!
В дверях показалось жирное лицо, с окладистой, кучерской бородой и нависшей низко на лоб прядью чёрных волос. Маленькие, пытливые глазки быстро и с любопытством обежали всё общество, и затем в образовавшемся пространстве между половинками дверей вырисовалась плотная фигура, облечённая в узко-сидевший замасленный сюртук и таковые же гороховые панталоны.
А! Вы уже здесь, господа? добродушно заметила фигура.
Все гости были знакомы с вошедшим, за исключением Мехлюдьева, почему хозяин тотчас же и поспешил их познакомить:
Г-н Мехлюдьев! Г-н Рыхликов! И прибавил, указывая на последнего: Будущая известность! Молодой драматург!
Будущая известность в замасленном сюртуке сделала по комнате несколько шагов взад и вперёд, крепко потёрла, ладони одну о другую и бросила взгляд на закуску
Нарцис! Прочь! внезапно взвизгнул хозяин, бросаясь в конец комнаты, где Нарцис, успевший уже вылезти из-под дивана, ободрясь присутствием своего господина, стоя на задних лапах и упираясь передними в край стола, пристально смотрел на ломти ветчины С помощью носового шатка, Нарцис был возвращён в границы приличия.
Ах. господа, читали? Знаете новость? воскликнул драматург, небрежно разваливаясь в кресле.
Какую новость? воскликнули все.
Неужели никто не читал?
Что. что такое?
Да как же, помилуйте! возопил драматург: Неужели так-таки никто не читал?
Внимание всех было возбуждено до крайних пределов, но Рыхликов, очевидно, намеревался довести его до апогея, потому что ничего не ответил на вопрос, встал и прошёлся по комнате.
Да говори же, пожалуйста, что такое? Экая у тебя привычка! Заинтересует всех и молчит!.. раздражённо-замогильным голосом забубнил Пухляков.
Но Рыхлнков прохаживался себе, как ни в чем не бывало. и только проходя мимо Пухлякова, многозначительно улыбался.