Буря бушевала во всю.
Да как ты смеешь? А? Кто ты таков? А? Что ты себе воображаешь? Ты хозяин? А хочешь, я тебя выгоню вон? Вон! Чтобы и духу твоего не было! Вон!!
Голос подруги поэта слышался теперь из другой уже комнаты, из чего можно было заключить, что поэт решился на благородную ретираду.
Затем началась беготня и послышалось падение, вернее швырянье куда-то в пространство каких-то вещей, в том числе разных принадлежностей гардероба, о чём можно было судить по резкому звуку, похожему на звук соприкасающихся с полом металлических пуговиц.
Бери! Получай! Вот твой подлый сюртук! Вот твои поганые сапожонки! Вот твоё проклятое бельишко! Вот тебе! Вот! Вот! Вот!
В эту минуту..
Однако, не лучше ли будет, если, в интересах читателя, которого мы, в силу сурового долга, налагаемого обязанностью историка, иногда против воли, заставляем присутствовать при том, чего он видеть и слышать, пожалуй, не хочет поторопимся опустить заблаговременно занавес?..
* * *
Розоперстая Аврора успела прокатить на своей лучезарной колеснице четверть полуночного неба, под которым тем временем успело совершиться немало разных событий: выйти много газет и журналов, разыграться нисколько ссор и проделаться нисколько подлостей и мошенничеств, когда Мехлюдьев разомкнул, наконец, свои усталые вежды, попросту говоря пробудился.
Весёлое солнце наполняло всю комнату. Канарейки заливались серебристыми трелями. На крыше противоположного дома томно ворковали и нежились голуби. На дворе звонко и весело распевал что-то разносчик
Если бы для этой лучезарной картины зачем-либо потребен был диссонанс, то лучшим образчиком его могла послужить в этом случае фигура Мехлюдьева.
Бренное тело его, облечённое в складки измятого ночного белья, уныло цепенело в углу на диване. Голова удручённо поникла. Взор мутен. Спутанным космы волос в беспорядке повисли, как у утопленника, только что вытащенного из воды.
Сердце его раздирало тупое отчаяние и безотрадные думы бороздили чело.
Он теперь уже ясно, бесповоротно решил и убедился самым осязательным образом, что над ним тяготеет роковая судьба, что счастье и покои для него недоступны, что куда бы ни забросила эта судьба утлую ладью его жизни сейчас же явится нечто такое, что заставить искать для неё новую пристань, что, словом, он вечный и непрестанный скиталец! И вот, даже теперь, всего несколько дней, как забросил он якорь, собравшись вплотную приняться за «Мировую Проказу» как нарочно нужно было явиться какому-то таинственному «красному флагу», который перевернул вверх тормашками все его планы и наполнил смятением заставляя утекать отсюда подобру-поздорову!
О, «красный флаг»! Будь он проклят!
Он оделся, умылся без содействия Матрёны и, решив даже не беспокоить её распоряжением насчёт самовара, поволок свою фигуру в прихожую.
Г-н Мехлюдьев! Г-н Мехлюдьев! раздалось из недр поэтического очага, когда владелец этой фамилии напяливал на себя пальто, уже наготове исчезнуть.
Если бы теперь что-либо в состоянии было интересовать его, кроме той мысли, которая продолжала угнетать его голову, то происшедшее затем обстоятельство должно бы было дать обильную пищу его размышлениям на тему о загадочности и сложности существа человеческого.
После того, что произошло в эту ночь, следовало бы ожидать, что поэтическая чета всё порвала, окончательно и радикально, между собой в этом мире Совершенно напротив! Оба супруга стояли в дверях весёлые, сияющие, как «молодые» на другой день после брака, и приветливо улыбались Мехлюдьеву.
Вы надолго уходите, г-н Мехлюдьев? спросил поэт, озаряя ослепительным блеском зубов всю прихожую.
Н-не знаю Должно быть, надолго, отозвался Мехлюдьевь, мрачно смотря в сторону двери на лестницу.
Как ваше здоровье, г. Мехлюдьев? спросила со своей стороны и дама с жгучими глазами, пленительно ему улыбаясь.
Н-ничего Благодарю вас
А какова погода-то? А? Не правда ли, а? Прелестная? Да? Вы согдасны? восторженно воскликнул поэт.
М-да Погода Ничего буркнул Мехлюдьев, возобновляя своё намерение исчезнуть.
У нас до вас просьба
Но Куничка тотчас же перебила супруга и с той же пленительною улыбкой пропела умоляющим голосом:
Мы очень, о-очень вас просим!..
Пожаловать к нам сегодня вечерком по-соседски продолжал поэт.
Пожа-алуйста! подтвердила с своей стороны и его подруга.
Соберётся кой-кто
Поэты, писатели!
Веды вы будете, да? Вы не откажете, да?
Я я право, не знаю
Нет, дайте слово! воскликнул поэт.
Дайте честное слово! настаивала с своей стороны и Куничка.
Не знаю я право бубнил и терзался Мехлюдьев.
Мы вас ждём, непременно! заявил решительным тоном поэт.
Непременно, слышите, слышите? И знать ничего не хотим! Слышите? ещё решительнее подтвердила Куничка.
Слышу! Прощайте! отчаянным голосом крикнул Мехлюдьев, отдернул крюк, распахнул дверь, хлопнул ею и очутился на лестнице.
«Держи карман!» размышлял он, вихрем свергаясь вниз по ступенькам. «Ещё бы!.. Как же!.. Слуга покорный!»
Он сбежал с лестницы, устремился через двор, нырнул под ворота, очутился на улице и слился с движением прохожего люда.
Если бы мы пошли за ним по пятам, то это путешествие нас порядком должно бы было измучить. Целый день мы могли бы видеть его бродящим по всем смежным улицам, вроде Николаевской, Надеждинской, Знаменской, по той или другой стороне. Мы могли бы видеть его у ворот того или другого дома всех этих улиц, внимательно читающим налепленные по бокам их билетики с извещениями о сдающихся комнатах. Потеряв его на время из глаз, мы могли бы его уследить на какой-нибудь лестнице звонящим у дверей какой-либо квартиры и снова стремящимся вспять Мы отнюдь не расположены этого делать и предпочитаем привести его в сумерки, насилу волочащего ноги, прямо к закадычному другу его, Скакунковскому.
Деятельные ноги сего мужа, находившийся, как уже известно, в постоянном взаимодействии с его пылкой головой, нисколько не обременённые тяжестью его тела, бодро носили сие последнее по крошечной и невзрачной комнате, которой было присвоено громкое название кабинета.
А! сказал Скакунковский. Здорово!
Мехлюдьев беззвучно мотнул головой.
Садись, сказал Скакунковский.
Мехлюдьев расслабленно дотащился до стула, плюхнулся на него, как мешок, и тотчас же удручённо поник.
Скакунковский смотрел на него выжидательно. Мехлюдьев молчал.
Устал? спросил Скакунковский.
Устал, угасшим голосом отозвался Мехлюдьев..
Гм! Что же ты делал?
Ничего.
Гм! Где же ты был?
Везде
Как? Что такое?
Ничего Искал комнату
Как искал комнату? Это что значит? Зачем тебе комнату?
Переезжаю
Опять?!
Опять!!
Ты с ума сошёл!
Иначе нельзя!
Расскажи толком, в чем дело.
Иначе нельзя, потому что иначе нельзя! Красный флаг!
Скакунковский с беспокойством. даже со страхом взглянул на приятеля. Мехлюдьев молчал, уставившись в землю. Скакунковский попятился, потом робко спросил:
Послушай Ты тово У тебя голова ничего?.. Не болит?
Ничего Не болит отозвался Мехлюдьев. Только я должен бежать
Скакунковский ещё немного попятился.
Это, брат, целая история. и я пришёл к тебе за советом, продолжал Мехлюдьев. Ты слушаешь?
Слушаю, дрогнувшим голосом сказал Скакунковский, продолжая со страхом смотреть на своего закадыку и садясь на почтительном от него расстоянии.
Ну, так слушай. начал Мехлюдьев и от слова до слова рассказал, что успел уловить из подслушанной им накануне беседы своего поэтического хозяина с обладателем замогильного голоса, затем описал ночные тревоги и всё затем происшедшее.
Ну, и вот, теперь объясни мне, что все это значит?! воскликнул он под конец.
Слава Богу, с облегчением вздохнул Скалунковский, а я, признаться, брат, думал. что ты уж тово