Остановившись на этом решении, Мехлюдьев почувствовал себя много спокойнее. Он почувствовал себя настолько спокойнее, что решился лечь спать.
Незнакомец с замогильным голосом, вероятно, ушёл. В квартире царила тишина. Лишь слабо слышалось мерно шлёпанье туфель хозяина. Поэт, вероятно, «творил»
Но теперь Мехлюдьев уж не верил ему и ничему, ничему в этой квартире он уж не верил!
«Завтра, утром, чем свет» подтвердил он ещё раз про себя, своё решение на счёт переезда.
Он разделся и лёг.
Но долго он ещё не мог заснуть. Все время перед ним рисовался незнакомец с замогильным голосом, все врёмя ему мерещился «красный флаг»
* * *
Он вдруг быстро проснулся. В одно мгновение ока проснулся Мехлюдьев, словно от какого толчка.
Он даже привскочил на диване и сел. Вокруг стоял мрак Было тихо. Отчего же он проснулся?
Только что он успел себе задать этот вопрос, как в кухне звякнул звонок Он понял причину своего пробуждения. Кто-то звонил. Что это значит?
Тишина. Все спят.
Новый звонок, ещё более громкий, заставил вздрогнуть Мехлюдьева Страшная мысль озарила вдруг его голову Не это ли «красный флаг»?!
Этот звонок разбудил всех в квартире. Поэт с древесными псевдонимами, первый, робким голосом воззвал к своей сладко спавшей подруге:
Куня, Куничка! зашептал он. Куничка! Да проснись же, что это ты, право!
А? А? Что? Что такое? забормотала сонным голосом Куничка.
Слышала?
Что такое?
Звонят.
Звонят?
Как бы в ответ на этот вопрос раздался новый, третий по счёту, оглушительный звонок
Чёрт! обругался поэт боязливым тоном. Что это за свинство? Кто бы это мог быть?
Поди, посмотри! отвечала Куничка.
«Поди, посмотри!» передразнил поэт. Поди вот сама и посмотри! Чего я буду смотреть? Какой нибудь пьяный дурак Ну, вот, вот ещё!..
В то же время раздался испуганный голос Матрёны.
Барин! Звонят!
Ну! крикнул поэт в раздражении. Звонят! Спроси, кто?
Я скрашивала, не отвечают.
Не отвечают? Куничка, слышишь? Не отвечают.
Вы бы вышли барин.
Зачем я выйду? Разве их много? Скажи им, что они ошиблись!
Я говорила.
Что же?
Говорит: «отоприте!»
Гм!
Нюничка, да ты бы вышел в переднюю, спросил
Что я буду выходить один?! Г-н Мехлюдьев! крикнул вдруг поэт, стуча в стенку. Г-н Мехлюдьев! Вы спите?
Нет, не сплю, послышался слабый голос жильца.
Вы слышали? Звонят!
Да, слышал печально отвечал жилец.
Кто бы это мог быть? А? Как вы думаете, кто бы это мог быть?
«Кто бы это мог быть? Ха! Блаженное неведение! думал Мехлюдьев. И ты не догадываешься? Сказал бы я тебе Красный флаг вот кто должен быть!..»
Но он это только подумал, вслух же сказал:
Я не знаю, кто бы это мог быть. Я думаю, что это кто-нибудь из ваших знакомых
Как вы думаете, пойти спросить? А! Как вы думаете?
Я думаю спросить! отвечал жилец.
А вы будете так любезны, выйти?
Я? Зачем же я выйду?
Ну, всё-таки, нас двое мужчин, да Матрёна, знаете, лучше, когда больше народу!
Хорошо, я выйду! покорно отвечал жилец.
Он слез с дивана, кое-как оделся и вышел в прихожую.
Картина, которая ему там представилась, была такова:
На столе прихожей мерцали три лампы. Одна была Матрёны, из кухни, другая из кабинета поэта, третью зажгла впопыхах Куничка. Ослепительный свет их озарял живописную группу: хозяина, в дезабилье, у входной двери, в оборонительной позе и с половою щёткой в руках, Куничку. в юбке и кофте, вооружённую кухонными щипцами и Матрёну, полуобнажённую, с распущенными, как у ру^.ши, волосами, державшую на готове кочергу
Жилец притулшлcя за дверью и ждал, что из всего этого выйдет
Кто там? неестественным, грозным басом вопросил поэт.
Я! отвечал таинственный голос за дверью.
Кто ты? Что тебе нужно? ещё грознее крикнул поэт, хотя голос его в ту же минуту сорвался, как у молодого петушка, попытавшегося в первый раз кукарекнуть.
За дверью царило зловещее молчание Сердца всех замерли и. как бы, перестали биться Половая щётка в руках поэта сделала было наступательное движение, но тотчас же бессильно поникла
И вот, среди этой зловещей, роковой тишины, таинственный голос за дверью, раздельно и ясно, вдруг произнёс:
Матрёна! Отвори!
Поэт вопросительно взглянул на Матрёну.
Ах. барин, постойте! смущённо заговорила Матрёна. Я, кажется, зиаю!
И, подойдя к двери, спросила:
Филат Иваныч?
Я! Отвори! послышался голос ночного пришельца.
Дверь отворилась и в прихожую ввалилась кульком, вся мокрая, точно вынырнувшая только что сейчас из воды, фигура человека. в пиджаке и фуражке. Она мотнулась направо, налево и, ослеплённая светом трёх ламп, попятилась к двери
Он пьян! взвизгнула Куничка.
Он пьян! воскликнул поэт.
Ты пьян! заговорила Матрёна. Что ты там мелешь? Какая тебе Матрёна? Очумел! Господ только тревожишь! Звонишься ещё! Ступай, ступай, нечего тут! Ступай, а не то вот сейчас кочергой.
Пошёл вон! грянул поэт, овладевший вдруг своею властью хозяина.
Вон!! присоединились дуэтом Мехлюдьев с Куничкой.
Тебе что нужно здесь, а? Ты как смел звониться, а? Каналья! ВонъМ гр'емЬл поэт.
Это всё Ма-трё-на! повинно мотнул головою пиджак, икнул и прислонился к стене.
Вон!! топал ногами поэт.
Но Матрёна успела уже перевернуть посетителя к двери лицом и, усердно барабаня его в мокрую спину, вытеснила, наконец, на площадку.
Там в последний раз мелькнули спина пиджака и фуражка, затем всё исчезло, дверь хлопнула и брякнул железный засов.
Теперь пришла очередь отдуваться Матрёне.
Ах ты, шельма! Ах ты, каналья! вопияла Куничка, наступая на Матрёну. Не говорила я, что у тебя на каждом шагу любовники? Скажите на милость, какое нахальство! Даже звониться стали! И по ночам, по ночам!
Ну, что ж такое! Эка невидаль «по ночам!» огрызалась Матрёна, в грязной юбке и с распущенной косой бродя по кухне, и с неистовым грохотом прибирая предметы домашней утвари, которые предполагалось употребить вместо оружия против нашествия иноплеменных и в которых теперь уже не было надобности. К кому ходят днём, а к кому ночью
Что? Что ты сказала? Повтори!
Проехало!
Нет, ты повтори, что сказала! приступала хозяйка.
Что? повтори, что ты сказала? откликнулся с своей стороны и поэт.
Прозревая своей чуткой душой, что в воздухе надвигается нечто, долженствующее разрешиться сейчас какою-то сценой, характер которой делает присутствие всякого постороннего человека совершенно излишним, деликатный герой наш быстро устремился к себе.
Накрывшись, по обычаю, с головой одеялом, он старался призвать к себе благодетельный сон, но бесплодно. Чаша треволнений этой ночи должна была, очевидно, наполниться до самых краёв. Как ни старался он, елико возможно, плотнее окутать голову свою одеялом с целью заглушения посторонних звуков. они все же назойливо врывались в уши его в виде восклицаний и отрывочных фраз голоса Матрёны уже не было слышно. Кричали поэт и Куничка.
Вот она, вот, собственная прислуга Добились!.. Собственная прислуга, распущенная девка, которую давно бы следовало прогнать Не правда ли, да? Вы согласны? Собственная прислуга дозволяет себе
Ах, ах, ах! стонала и всхлипывала подруга.
Ведь, не правда ли, вы согласны, что если она позволяет себе
Мехлюдьев зажал оба уха и издал стенанье:
О, Господи! Вот наказание!
Он лежал так несколько времени, зажимая изо всей силы пальцами уши, в результате чего получилось отсутствие звуков. С другой стороны, это положение, в силу своего неудобства, исключало всякую возможность заснуть. Он вынул пальцы из отверстий ушей, и в ту же минуту волны бушующей бури не преминули в них снова ворваться.
Теперь уже раздавался голос Кунички.
Вы меня обратили в кухарку! Я с вами иссохла! И ваш глупый язык смеет ещё поворачиваться
Молчание! взвизгнул поэт.
Мехлюдьев стремительно зажал опять оба уха, погрузив себя в искусственное состояние спокойствия. Однако, чувствуя что лицо его наливается кровью, он, спустя несколько времени, принуждён был отнять снова пальцы, возвратив себе, таким образом, способность всё слышать.