Скакунковский умолкал и испытующе смотрел на Мехлюдьева. Мехлюдьев, ворошился на стуле, бросал окрест унылый взор и со вздохом ответствовал:
Их нет.
Их нет! торжествующе восклицал Скакунковский. Где теперь идеалы? Какие теперь цели искусства? Гроши, построчная плата вот к чему сводится всё! Нет, ты мне скажи, ради Бога где идеалы?
Скакунковский опять умолкал и пытливо смотрел на Мехлюдьева. Мехлюдьев вздыхал и затем сознавался:
Нет идеалов
Нет идеалов! восклицал Скакунковский: Современная литература базар, на который всякий торгаш тащит самую последнюю дрянь, с целью её подороже продать! Вот как я смотрю на неё! И чувствовать, сознавать в то же время, что в тебе горит искра Божья, что ты мог бы создать талантливую вещь и не в силах, потому что весь опутан прозою жизни, кухонными дрязгами, заботами о том, чтобы отдать за квартиру, купить дров и пр., и пр Вот где настоящий трагизм! заключал Скакунковский свою красноречивую тираду, хватая графинчик и наполняя рюмки себе и приятелю, после чего восклицал отчаянно: Выпьем!
Оба чокались, выпивали, крякали и, сморщившись, тыкали вилками в тарелку с селёдкой.
Как бы то ни было, после нескольких манипуляций с графинчиком чело хозяина прояснялось, и он предлагал Мехлюдьеву прочесть рассказ, написанный в несколько дней, с целью преподания необходимых советов и указаний.
Читай! слышался унылый шепот Мехлюдьева.
Скакунковский читал, под аккомпанемент клокотанья семейного очага, умудряясь обращать от времени до времени отдельные восклицали по направлению к этому очагу, в целях водворения необходимая порядка:
«Девушка стояла на краю обрыва, прямо лицом к заходящему солнцу, читал Скакунковский. и вдруг обращался à part[4]: Лиза, да дай же Петьке, чего он там просит! «Её выразительное молодое лицо, с тонкими прядями тёмных волос (Тише, вы, там! Всю башку разломили!) с тонкими прядями»
С «густыми» лучше, заявлял Мехлюдьев.
«С густыми прядями тёмных волос, продолжал чтение автор, было печально. Вся фигура молодой девушки, изящными, стройными формами, обличавшими принадлежность её к аристократическому кругу» (Чёрт бы вас всех побрал, дадите ли хоть минуту покоя!?) и т. д.
Как бы то ни было, чтение доходило до конца, и Мехлюдьев внимательно выслушав произведение приятеля, снабдив его своими примечаниями и дав ему должную по достоинствам аттестацию, прощался и уходил домой, ещё более мрачный, чем каков он был ранее, до прихода сюда.
Да, тоска его была велика и всеобъемлюща! Всюду, где бы он ни появлялся, он носил её с собою, как то ядро, которое служит необходимым спутником тулонского каторжника. Все, что он видел вокруг, давало пищу его мрачным думам. Все двигалось, жило, дышало, всё имело своё место на жизненном пиру, лишь в его душе царили пустота и мрак! Он смотрел на окружающее и чувствовал зависть. Жизнь окружающего, длительная, хлопотливая жизнь катилась всё вперёд и вперёд лишь он один стоял на точке замерзания. И поэт с древесными псевдонимами успел написать и проскандировать несколько дюжин новых стихотворений И достойная подруга его успела изготовить не мало бифштексов. Даже канарейки значительно усовершенствовались в неумолчном трещании и хорошо научились аккомпанировать скандирующему поэту А. Мехлюдьев со своей «Мировой проказой» так и не сделал за все это время ни одного шага вперёд!
Он уже чувствовал» себя забытым, низринутым в пучину безвестности, погубленным и посрамлённым, забитым, уничтоженным!..
Однажды он лежал на своём диване и предавался обычным мрачным думам. Стоял вечер и в окно шлепал дождь Канарейки давно уже умолкли Кунички не было дома. В квартире была тишина, и лишь за стеной раздавались слабые звуки разговора вполголоса.
Он долго лежал так, углублённый в себя, как вдруг приподнялся и начал прислушиваться.
Чей-то голос упомянул его имя. Это был голос совсем для него незнакомый, голос протяжный, замогильный, зловещий
Другой голос, принадлежавший поэту с древесными псевдонимами, тихо ответил:
Он самый!
Мехлюдьев сел на диване и насторожил оба уха, стараясь не проронить ни единого слова.
Он спит? спросил зловещий голос.
Спит! ответил голос поэта.
Гм! сделал незнакомец.
Вы имеете некоторые виды? вопросил поэт.
Имею, шёпотом отвечал незнакомец, и этот шёпот показался Мехлюдьеву чрезвычайно таинственным, исполненным каких-то страшных предзнаменований Наступила длинная. тягучая пауза, в течение которой Мехлюдьев успел несколько раз побледнеть и покраснеть, и изощрить свой слух до степени уловления дыхания собеседников.
Некоторые? снова вопросил поэт.
Новая, мучительная, о, какая мучительная пауза!
Да, некоторые! твёрдо отвечал незнакомец с замогильным голосом.
Вы с ним знакомы? спросил поэт.
Нет, но вы с ним знакомы! ещё твёрже, и, как показалось Мехлюдьеву, суровее отвечал незнакомец.
Вы хотите. чтобы я вас познакомил? спросил поэт.
Непременно! совсем уже твёрдо отвечал незнакомец.
И опять новая, адски мучительная пауза!
Вы думаете, он будет подходящий? спросил поэт.
Вполне! отвечал незнакомец.
И может оказаться полезным^?
Несомненно!
Тогда поэт сказал какое-то слово, которое Мехлюдьев, при всех усилиях слуха не в состоянии был разобрать.
Ну вот ещё! твёрдо отвечал незнакомец. И вдруг опять понизил голос до шёпота: Это нужно сделать как можно скорее. Он должен быть наш Он привлечёт других, и тогда мы выкинем красный флаг!
«Красный флаг!!»
Мехлюдьев припрыгнул на диване, причём одна из не совсем твердых в своём направлении пружин болезненно звякнула.
«Красный флаг!!!»
Мехлюдьев спустился, вернее-сполз с дивана, приблизился к двери, за которою происходил разговор и. весь обмирая, прильнул к замочной скважине глазом
Вот что он увидал.
На столе горела лампа. С одного края стола сидел поэт с древесными псевдонимами, с другого темнела фигура незнакомца, обладателя замогильного голоса. Он сидел, весь окутанный облаками табачного дыма, но яркий свет лампы явственно озарял его голову и вид этой головы потряс Мехлюдьева холодным трепетом от макушки до пяток.
Густая копна черных волос Взъерошенная борода в виде войлока Лицо мрачное, смуглое, с глазами на выкате, которое могло бы послужить прекрасной натурой художнику, для изображения Стеньки Разина, или на худой уж конец, разбойника с большой дороги
Мехлюдьев. чувствовал, что колени его отбивают друг о дружку барабанную дробь, и холодный пот выступает крупными каплями. Он добрался до дивана и сжался в комок, как бы отдав своё бренное тело под защиту его равнодушных объятий
Он думал услышать ещё что-нибудь, но голоса умолкли и хлопнула дверь. Вероятно, гость и хозяин перешли в соседнюю комнату.
О, зачем, зачем он им понадобился?! И зачем, именно он скромный литератор, художник, никогда не преследовавший никаких других целей. кроме целей искусства? Разве они не могли бы найти кого-либо другого? Кажется, ни его прошлое, о котором ни хозяин-поэт, ни тем более, гость, этот таинственный незнакомец с страшной наружностью, не должны были знать ничего, ни его настоящее, отданное всё целиком созданию «Мировой проказы», не дают им ни малейшего права намечать его орудием для исполнения каких-то ужасных, таинственных целей
А поэт то, поэт-то каков? Кто бы мог думать Вот-те и гасконец! «И коровки, и овечки Нежный говор васильков» припоминал Мехлюдьев, И занёс меня дьявол в эту квартиру! Ах, чёрт»!
Но что делать, однако?
Бежать! Да, бежать единственное средство, которое ему остаётся! И он завтра же переедет на другую квартиру Это будет уже в пятнадцатый раз с нового года, но что ж делать? Знать, того хочет судьба!..