Вторая встреча с оркестром обещала стать для Кармини уже не такой драматичной, как первая. «Мы уже познакомились, успокаивал он себя, хотя ещё и не подружились. У нас даже кое-что получилось в плане звучания. И, может быть, коленки не будут дрожать как в прошлый раз».
Стоя у стены перед узким длинным зеркалом, он отрабатывал движения рук, стараясь найти тот единственно верный баланс между простотой и выразительностью, который позволил бы и ему и музыкантам объединиться в понимании и воплощении произведения. Сосредоточившись на движениях рук, он сначала не обращал внимания на выражение своего лица, пока не заметил его в отражении. Руки его тотчас опустились.
С такой физиономией ты ничего не добьёшься, сказал он вслух зеркальному себе. С таким выражением можно заниматься в спортзале. Менять пробитое колесо. Стирать бельё. Но никак не дирижировать оркестром. Надо расслабить мышцы лица. Или нет. Надо мысленно сосредоточиться не на движении рук, а на самой музыке.
Она заполняет тебя,
ты её перевариваешь нет,
пропускаешь через себя нет,
ты окрашиваешь её своими вибрациями,
добавляешь в неё свою индивидуальность,
дополняешь её звучанием струн твоей души
и только затем передаёшь её музыкантам посредством глаз, мимики, наклона тела
и, конечно же, движения рук.
Движение рук! Преподаватель в консерватории всегда повторял ему одно и то же слово «мягче!» и никогда не был доволен результатом. Что бы ни делал Роберто как ни разминал кисти, как ни растирал ладонями пальцы и предплечья, как ни крутил по несколько раз в день все суставы рук он не мог добиться такой плавности движения, как у преподавателя. Роберто даже выстроил целую теорию, пытаясь объяснить свой неуспех. Если ты родился в Италии, и все твои предки были итальянцами, которые начинают жестикулировать раньше, чем говорить, у тебя и получается «мягче», легко и непринужденно. И гены другие, и практика подольше. А Роберто (тогда ещё Роберт) переехал жить в Италию подростком, когда его мама повторно вышла замуж за итальянца, фамилию которого он теперь носил. Наверное, поэтому «più morbido!19» никак и не получалось.
Позже, когда Роберто посмотрел, как работает Герберт Фон Караян, он прекратил дальнейшее развитие своей нативной теории. С одной стороны, да, Караян не был итальянцем и действительно часто двигал руками так, будто накачивал шину автомобильным насосом. Но, с другой стороны, отсутствие в его движениях итальянской «мягкости» совершенно не мешало его оркестру звучать настолько потрясающе, что сделало дирижёра мировой знаменитостью. Этим Роберто и стал успокаивать себя, перестав обращать внимание на непрекращающиеся призывы «più morbido!».
Впрочем, вспоминая ту необыкновенную гибкость рук, которую давеча демонстрировал синьор Дженти, разговаривая руками, Роберто всё же возобновил свои упражнения по развитию гибкости. Если овладеть более мягкими движениями, сказал он себе, тогда и лицо, может быть, примет более естественное и одухотворённое выражение. Но лицо Лицо не хотело подчиняться этому самогипнозу. Или же следовало сдаться и признать, что эта постоянно напряжённая физиономия и была самым естественным выражением его, Роберто, персоналии.
Во время учебы, при посещении концертов он наблюдал за лицами многих дирижёров. Одни гримасничали как обезьяны. Лица других были всегда строги и сосредоточены. Кто-то улыбался, кто-то дирижировал с закрытыми глазами или избегал зрительного контакта с музыкантами. Удивительно, что при таких совершенно разных способах и приемах, хорошие оркестранты умудрялись понять, что от них хочет тот или иной дирижёр, и воплощать это в звуках, а иногда даже с первого раза.
Его учили, что дирижёр должен-де «услышать» музыку раньше, чем оркестранты её сыграют. Что она должна прозвучать в нём нужным образом, заранее, и он должен успеть показать им своё видение звукового пейзажа за мгновение, достаточное для того, чтобы они успели это расшифровать, понять, согласиться и сыграть. Для расшифровки нужны совместные репетиции. Для понимания нужно доверие. А для согласия с концепцией дирижёра нужна близкая музыкальная культура, схожие принципы и общность, которая возникает либо после многих лет совместного труда, либо как внезапное интуитивное озарение. Но как, Святая Мария, он может их озарить вот таким вот выражением лица? Молодой человек вздыхал, потом пытался расслабить лицо, и снова опускал тонарм на пластинку.
Поздно вечером, чтобы не беспокоить соседей громкими звуками классической музыки (о нет, далеко не все неаполитанцы прирождённые музыканты), он надевал наушники, садился в кресло и заучивал партитуру. Затем старался повторить всё с начала до конца, уже не глядя в партитуру, с закрытыми глазами.
Обычно он засыпал задолго до финала, потом, вслед за продолжавшей дёргаться рукой, он частично просыпался, тщетно борясь с тяжелой глиной сна, налипшей на колёса застрявшего грузовика его сознания под повторяющийся кусочек мелодии заевшей пластинки, и наконец окончательно проваливался в бездну темноты, продолжавшей звенеть колоколами собора за окном.
Да, вторая встреча с оркестром должна была стать для Кармини уже не такой волнительной, как первая. Он надеялся на это. Он верил в это. Ему почти удалось себя в этом убедить. И в день репетиции он шагал по узким улицам Неаполя вполне уверенно, уповая на то, что «старые знакомые» окажут ему сегодня более дружелюбный прием, несмотря на отсутствие синьора Метрономо, который был в отъезде.
Придав своему лицу максимально непринуждённое выражение, синьор Кармини уверенно шагнул в зал, где собрался оркестр. Сорвавшееся с его губ бодрое «buongiorno», предназначавшееся для двух дюжин музыкантов, погасло в тишине, словно излучаемой пустым помещением, в котором скромно и почти незаметно ютился всего один обитатель синьор Дженти, первая скрипка.
Дженти встал и с лёгким поклоном поприветствовал молодого дирижёра.
Остальных пока нет, виновато произнёс он, как будто это было неочевидно.
А они придут? Что-нибудь случилось? Забастовка дорожников? Или что?
Не хочется вас разочаровывать, синьор Кармини, но понимаете поскольку все узнали, что синьор Мокинелли уехал
Роберто сел рядом с музыкантом, не зная, что сказать. Вид у него был потерянный.
Мы можем порепетировать, неуверенно предложил Дженти, хотя я не гарантирую, что буду звучать как весь оркестр.
Синьор, Дженти, а почему же вы не пошли по своим делам?
Хотя это звучало немного как обвинение, синьор Дженти ответил.
А у меня нет особых дел, синьор Кармини. Ну, то есть, настолько важных, чтобы заменить ими репетицию. И хотя мне тоже страшно выходить на улицу из-за этих банд ультралевых и ультраправых Но я живу один, так что от тоски меня спасает только музыка Хотите я угощу вас кофе? Тут поблизости есть замечательное кафе.
Роберто помолчал четыре такта, размышляя. Потом сказал:
У меня встречное предложение. Мы можем с вами сделать вид, будто все остальные музыканты присутствуют? А потом вы честно поделитесь своими впечатлениями о том, как у меня получается. Ну, а потом можно и кофе.
Я не против, согласился Дженти, нисколько не удивившись. Почему бы и нет. Он достал партитуру, разложил её и взял в руки скрипку. Роберто встал за пульт.
Наверное, со стороны это выглядело довольно странно дирижёр и одинокий скрипач. Но Роберто привык дирижировать невидимым оркестром у себя дома, а Дженти, было всё равно, так как он давно свыкся с тем, что каждый дирижёр сходит с ума по-своему. Однако в процессе игры, видя с какой искренностью Кармини работает за пультом, он тоже увлёкся, представив себе полный состав оркестра, который тотчас же зазвучал в его голове. Для музыканта это было нетрудно. Чтобы подыграть молодому человеку в его рвении, Дженти даже решил усилить эффект присутствия и где-то в середине увертюры стал морщиться, слегка повернув голову в сторону того места, где обычно сидела синьора Гуччо.