Странно Сам лично ставил его вот буквально сюда, в пятницу.
А ключ
Ключ только у меня.
ТТ внимательно посмотрел на замок и пощупал ответную планку.
Не взламывали, уверенно сказал он.
Ещё не хватало!
Аскольдыч, а ты это рисовать умеешь?
Только рыб разве что. Ты серьёзно?
Они заперли подсобку и вернулись в кабинет. Там майор попросил своего бывшего одноклассника нарисовать пропавшее кресло-коляску. Под заинтересованным взглядом майора тот промучился минут пять, и наконец изобразил нечто. Оно было похоже на матрёшку без головы, нанизанную на вал с гребным винтом.
А это что? показал ТТ на вал.
Ножка.
Одна?
Ну да, а снизу колесики показал на гребной винт Семён Аскольдович. Я же говорю, я только рыб могу рисовать.
Как-то не очень похож на инвалидную коляску. У инвалидных сбоку большие колеса, как у велосипеда.
Да? Нет, у этого точно больших не было.
А цвета какого оно было, белого?
Цвет был темный Или чёрный, или коричневый.
Особые приметы?
Тимур, да не разглядывал я, оно мне нужно, как рыбе велосипед! Вот если ты меня про воблу спросишь, я тебе все анатомические детали опишу.
Ну ладно. Заявление будешь подавать о пропаже?
А что, надо? испугался Семён Аскольдович.
Да нет, я пошутил. Ребята откуда были, местные?
Наряд-то? Да наши, из шестого отделения.
Ага Знаешь что
Мм?
Слушай, ты как это спиной узнаешь, кто к тебе вошёл? Тётя Клава что ли телепатические сигналы подает?
Семён Аскольдович неожиданно расхохотался.
Нет, это не я тебя узнаю. Это они.
Кто они?
Рыбы! Вот подойди сюда. Он встал и подошёл к аквариумам. Подходи медленно и смотри на рыб.
Сознавая, что над ним насмехаются, ТТ всё же приблизился к первому аквариуму, подозрительно глядя на скользящих в толще воды жирных рыбин. Неожиданно четыре из них развернулись головами к стеклу и, казалось, стали поглядывать на ТТ, открыв рты.
Видишь? Вот эти четыре самки, похоже, тебя знают. Ты единственный, на кого они так реагируют. Больше ни на кого. Наблюдал много раз. Кстати, ты веришь в переселение душ?
Смеёшься? А это точно самки?
Абсолютно. Уж в рыбах-то я разбираюсь. Ты, кстати, зря думаешь, что рыбы глупые. Они не только могут лица распознавать и запоминать, а ещё и выход из лабиринта находят быстрее, чем крысы. Доказано в экспериментах.
Да брехня это всё. Как это рыб вместе с крысами можно в один лабиринт поместить?
Семён Аскольдович с сожалением посмотрел на приятеля, но все же ответил:
Вместе вовсе не обязательно. По отдельности, конечно. Хочешь подробно расскажу, как ставили этот эксперимент? Это ужасно интересно!
Не, не надо. В следующий раз. Ладно. Я, может, на днях зайду ещё. За грелками твоими, и, погрозив рыбам кулаком, ТТ скрылся за дверью.
А Семён Аскольдович, проводив друга, сел за свой стол и задумался ни о чём, глядя на свой рисунок. Он уже не улыбался. Хорошее настроение уступило место невнятной тревоге. Она пришла откуда-то изнутри, холодным дуновением, неявным намёком, словно косой взгляд прохожего, на который вроде и не обратил внимания, но потом он будто догоняет тебя в воспоминании или в воображении. Продолжая находиться в задумчивости, Семён Аскольдович зачем-то медленно порвал свой рисунок на четыре части, положил в бронзовую пепельницу и поджёг. Подождав, когда бумага догорит, плеснул туда немного воды, хорошенько перемешал карандашом, подошёл к окну и вылил содержимое пепельницы в горшок с кактусом, стоящий на подоконнике. Так, на всякий случай.
За окном по-прежнему был солнечный майский день. Реальный, вполне физически осязаемый и научно объяснимый. Для человека, который, если бы не удачная женитьба, мог бы стать кандидатом биологических наук, непонятные вещи подлежали обязательному объяснению. Семён Аскольдович прекрасно помнил, как в пятницу после инцидента в очереди самолично отнёс кресло в подсобку и запер её, и тем не менее
Он решил проверить ещё раз. Дошёл до кладовки, отпер дверь, включил свет. Внимательнейшим образом рассмотрел все полки и уголки. Всё привычное содержимое подсобки находилось на своих привычных местах. Даже дефицитный товар мешок с гречневой крупой и банки с прибалтийской тушенкой. Даже коробка с сушеной астраханской воблой! Даже блок сигарет «Marlboro»! Какой нормальный человек с ключом! имеющий возможность незаметно проникнуть в sancta sanctorum подсобку пивного заведения заберёт оттуда ТОЛЬКО никому не нужное кресло?
Одно из двух. Или это у меня спонтанная амнезия (верить в это человеку, которому ещё не было и тридцати пяти, как-то не хотелось) или что? Но на то и щука в море, чтобы карась не дремал Тимур-то, видать, не просто так заглянул. Смотри как оживился в кладовку полез, никогда до этого не проявлял интереса, а тут пожалуйста Те, значит, оставили, этот ищет А кто-то ещё водит их всех за нос. Но причём тут я? И кто же этот третий, который шастает в моей пивной?
Семён Аскольдович хотя и не так давно перешёл из сферы уважаемой советской науки в сферу ещё более уважаемой советской торговли, но основные принципы её беспосадочного развития схватывал налету, тем более что наставником ему в этом процессе служил многоопытный тесть.
«Один карась сорвётся, а другой попадётся», сказал он вслух самому себе. Затем, заперев кабинет и выйдя через заднюю дверь на улицу, он сел в свой ушастый «Запорожец» и поехал в Облторг к тестю посоветоваться.
Через 24 часа, отправив себя своим же приказом в отпуск (и не забыв поручить тёте Клаве кормить рыб и отпустить известному товарищу пару грелок «нормального», если он вдруг заглянет), Семён Аскольдович уже ехал с супругой на её «Жигулях» в сторону Анапы.
Так, на всякий случай.
Глава IV. Mani, viso e confessione18
Маленькая комнатушка, которую Роберто снимал на пятом этаже дома на углу Виа Бари и Виа Павия, имела одно окно, выходившее во двор-колодец. Вид из окна при всем воображении нельзя было назвать вдохновляющим, поскольку кроме унылой стены грязно-жёлтого цвета в четырёх метрах от окна ничего не было видно. Но если подойти вплотную к окну и задрать голову вверх, то можно было обнаружить квадратный клочок белесого неба, в котором иногда угадывалась синева, а поздно ночью можно даже было разглядеть пару звёздочек.
Роберто всегда самым серьёзным образом готовился к репетициям. Утром, после обязательной молитвы и завтрака наспех, он погружался в музыку, пытаясь найти свою собственную трактовку звучания произведений. Однако какие варианты прочтения он ни пробовал, что-то его всё время не устраивало. На своём дешёвом проигрывателе он часами прослушивал пластинки с записями разных оркестров и дирижёров. Он читал партитуру, проигрывая внутренним слухом основные темы, партии отдельных инструментов и всё вместе. Он пытался сфокусироваться на тех эмоциях, которые у него вызывала эта музыка, усилить их, увеличить их амплитуду, почувствовать внутреннюю энергию, подчеркнуть скрытую силу, чтобы она выплеснулась из его сердца волной, которая добежала бы до кончиков его пальцев или до палочки и передалась бы сначала оркестру, а потом и слушателям.
Что в этих упражнениях ему мешало больше всего, так это то, что он никак не мог отделаться от образа полного зала и восторженных лиц, которые взирали на него с трепетом. Хотя он прекрасно понимал, что пока не может вызвать этот восторг, но ему так этого хотелось, что эта назойливая картинка появлялась перед мысленным взором всякий раз где-то на первой трети любого произведения, а потом расплывалась.
Временами ему казалось, что он нашёл верную эмоцию, и тогда мурашки бежали по телу, и он чувствовал себя словно внутри фонтанов звука. Но тут же его выбрасывало из этого ощущения, и тогда он оказывался уже не внутри музыки, а где-то сбоку. Всё это охватывающее его лихорадочное возбуждение, сменяемое спадами, было похоже на приступы музыкальной малярии широко распространённому несуществующему заболеванию.