Когда я вынырнул, передо мной стоял тот человек, с кем был я в схватке.
Ну как ты, мой друг? Затворником себя чувствуешь? Ведь двери для тебя не заперты.
Его яркая туника была украшена серебристыми узорами, а браслет на его руке блестел на солнце, лучи которого тонули в темном камне посередине. Он, присев на край искусственного озера, опустил в него свои ноги.
Да, эти стены давят меня, и ты, мой враг, стоишь передо мной, одаривая своими благами. Зачем тебе это? Мои слова звучали все четче: прежде я говорил с самим собой, но после встречи с Шамхад я в корне изменился.
Начну с того, чем я закончу. Ведь ты не враг мне и я не твой противник, а вести обо мне тебя сюда же привели, и способ был простым лишь женщина, чьи чары для мужей становятся ядом, и помутневший рассудок мужчины теперь в ее руках. Он поводил рукой по воде, сжимая кулак, с которого бежали капли. Вот ее сердце, которое ты пытаешься ухватить, оно тает, и его уже нет в твоей сильной руке, лишь только мысли о былом. Оставь ты эти попытки, ведь ты как я: сидящий перед тобой наполовину бог, что создает все эти страсти.
Мужей ты превращаешь в убийц, а женщин их в своих наложниц, что ублажают тебя; рабы пашут на полях, и дети сытости не знают. И ты себя считаешь богом и царем, что жизнь других ты в песчинку ставишь?
Я вышел из воды и, как зверь, движеньем тела отряхнулся.
А он, мне бархатную ткань на плечи положив, сказал:
Ты вытри спесь свою, пока она не въелась. Мужи мои, что верны мне, с оружием своим не расстаются лишь потому, что врагов сейчас повсюду становится все больше и наживой богатого Урука они не прочь разжиться.
Царь медленно прохаживался подле меня.
Мужи те воины, а воинам может противостоять только воин. А что до женщин их, они свободны в выборе своем; в Уруке казни редки. Девы приходят ко мне сами, ища для себя успокоенья, одаривая своим телом царя; они открыты для меня, как эти изображения, что повсюду. Земледельцы во благо царства нашего трудятся; чтоб прокормить семью, они встают с рассветом и до заката работают в полях. И каждый знает: в царствовании моем есть справедливость и наказанье за провинность. Царем не просто можно быть, родившись на вершине, но с нее ты должен видеть самый низ и быть готовым туда же окунуться. А властью, вверенной мне моим народом, я дорожу, но не держусь во благости своей. Вся эта жизнь игра богов, не боле, что будоражит их в скучном безмолвии.
Гильгамеш откинул свою голову назад, улыбнувшись, всматриваясь в небо, по которому медленно, переваливаясь плыли ванильные облака.
А где моя Шамхад сейчас? встав тенью перед царем, спросил я.
Но Гильгамеш лишь, молча опустив глаза, удалился.
Шелковая шторка, что плавно качалась в моих покоях, закрывала темное небо, и огни светил за ней снова ожидали моего взора, чтобы показать свою далекую призрачную красоту. Когда ее поднимал поток ветра, тусклый свет тонул во тьме ночи, и лишь огни факелов стражников и костры у домов земледельцев освещали землю. Смех и голоса людей смешивались с мычанием и блеяньем домашнего скота, что приводили домой пастухи. Я долго ворочался, не мог уснуть, пока не услышал шаги вошедшего ко мне.
Энкиду, я знаю, ты не спишь. Пройдемся, друг, проговорил Гильгамеш, стоя в проходе.
Мы, молча пройдя по ночному дворцу, вышли за стены Урука.
Смотри на это творение. Его создавали мулу люди, которых направляли семь мудрецов, они ходили по земле долгие столетья, охотясь и собирая пищу; освоили злаковые культуры, одомашнили диких животных. Поняв, что могут это делать на богатой равнине среди двух рек, стеной укрылись от племен, что до сих пор странствуют с оружием в руках.
Мы шли мимо домов ремесленников и кузнецов, чьи меха раздували угли, и вырывавшийся дым с искрами улетучивался из печной трубы. Улица заканчивалась, и ее каменистая тропа упиралась в небольшой храм, походивший на маленькую гору с лестничным проемом. Внутри зала горел огонь, освещавший стены все с теми же фресками на них, а идол, что стоял возле огня, имел бычье тело с головой человека и сложенными на спине крыльями.
Шеду еще один бессмертный облик, который прячет наши страхи в виденьях ночи.
На деревянных лавках сидели молодые женщины с закрытыми глазами, и в движениях их губ читались мольбы о прощеньи.
Иеродулы блудницы храма. Им всё прощают боги за искренность деяний. Они очистят пороки мужей и разольют через себя этот поток, который без них в дурное перельется. Любить их сложно, судить не нам дано; лишь пропусти, оставь виденье, что скроется за горизонтом лет. Шамхад я знаю, ты думаешь о ней, мой друг, она свободна, как они среди людей, но заперта в стенах божественного тела, что так желают многие мужи. А получая, бегут от своего стыда, проклятьями блудницу осыпая, и в объятьях своих жен о ней с вожделением вспоминают.
Гильгамеш замолчал, смотря на языки пламени, которые, устремляясь ввысь, исчезали под сводом храма. Я смотрел на этих женщин, и на их красивых усталых лицах вырисовывался скрытый свет, идущий изнутри, которым они одаривали своих посетителей каждую ночь.
Завтра, друг мой, я возьму лучших воинов и выдвинусь в кедровый лес, что у подножия гор расположился. Там племя появилось, и оно растет день ото дня, сжигая ближние селенья, находящиеся в моих владениях. Вожак их грозен, Хумбабой его величают, и говорят, он сильный воин, а кедры его не разобьешь и морем, прервав наше молчанье, проговорил Гильгамеш, не отрывая своего взгляда от огня. Так вместе пойдем, веревку сплетенную не оборвем. Я посмотрел на царя, который невозмутимо застыл у пламени, освещавшего его лицо.
Утром у храма царь собрал несколько сотен лучших своих воинов. Их копья поблескивали на солнце, а намасленные доспехи сливались с этим светом раннего утра.
Воины, вы прошли со мной множество сражений, но сейчас Урук нуждается в защите: с севера пришли дикие племена, что захватили на подступах кедровый лес и грабят наши владения, угоняя людей в рабство. Наше бездействие приведет их к стенам Урука. И спросят наши сыны: где были тогда отцы, когда горели наши села, а наших стариков убивали и жен с детьми уводили в рабство? Не будет нашего ответа, и засмеются над нами боги, создавшие дрогнувших мужей на потеху праотцам. Они построили города и возвели большие стены, а смелости у них нет, тогда зачем они нужны? Пусть правят сильнейшие.
Воины громко закричали, поднимая боевой дух, и это звучание переросло в единый многократный гул, а удары рукоятей мечей о щиты грозно пронесся по всему городу как атрибут решимости и смелости.
Обойдя болотистые низины и переходя вброд разветвления реки, мы с воинами Гильгамеша остановились у берегов залива. Он переливался золотом от солнечного света, и эта яркая, дребезжащая бликами рябь на воде доходила до самого берега от светила.
Хумбабе и его разбойникам давно приносит дань Элам, что у гор Загрос обосновался. А местный царь, что Иншушинку преклоняется в загробном мире, он покровителем является. На наши земли он давно свою ступню поставил. Изгнать его способны воины, что смерти не боятся и перед Иншушинком не преклонятся. Гильгамеш прошелся по песчаному берегу залива, обдаваемый пенной водой, бьющейся о его ступни. В боях ты сведущ, и сила твоя богам на зависть, а вместе мы непобедимы, продолжил царь, взглянув на меня.
Песчаный берег сменился пальмовыми деревьями, которые покрывали эти земли; к вечеру показались горы и зеленый кедровый лес у их подножья.
Разожгите множество костров: пусть знают, что сын богини Нинсу пришел, готовый к битве. Пусть осветят они края, что дикими зовутся, а город Сузы тяжелым затвором закроет врата и к своим стенам в страхе прижмется.