И добавила, посмотрев на меня с издевкой: «Правда, Йорик?»
***
Свечи струили теплый свет. За окнами совсем стемнело, и в окна эти густо лепил мокрый снег.
Собакевич достал из нагрудного кармана своего пиджака серебряную трубочку, закурил, и клубы ароматного дыма, разрастаясь и сливаясь друг с другом, стали заполнять помещение.
Сейчас самое время рассказывать истории, мечтательно сказала Маргарита.
Здорово, знаете ли, было бы послушать, ответил Михаил, глядя на Маргариту томно.
Слушать всякий может, осадила его Маргарита. Но, чтобы один слушал, другой, как известно, должен именно рассказывать. Вот вы, например, Маргарита холодно взглянула на Михаила. О чем бы вы рассказали?
Мне нечего рассказать, вздохнул Михаил. Единственное мое увлечение свечи с орнаментом. В остальном моя жизнь к счастью или нет состоит из серых будней. Собственно, затем я и пришел сюда, чтобы внести в нее хоть какое-то разнообразие.
Стало быть, все дело в алкоголе? подняла бровь Маргарита.
Именно, ответил Михаил, и добавил: «Странно я не испытываю неловкости признаваясь в этом. Алкоголь окрыляет, дарит чувство свободы и веру в то, что все достижимо, что все еще впереди»
Это, безусловно, прекрасно, перебила его Маргарита, но я совсем не то имела ввиду. Все мы тут любители этого дела (она щелкнула себя по шее), и никто не делает из этого тайны. И потом если в вашей повседневной жизни, как вы сами признались, ничего не происходит, кроме свечей, расскажите тогда, чем живет ваш дух?
Дух? рассеянно повторил Михаил.
Дух, подтвердила Маргарита. Сознание. Ментальное тело. Иными словами, что творится по ту сторону вашей черепной коробки, пока вы сидите здесь и напиваетесь с отсутствующим видом?
Михаил покраснел и отвел глаза: «Простите, но по-моему, это личное, и»
Какой вы, право, скучный, сказала Маргарита, и вдруг повернулась туда, где в углу помещался господинчик с блокнотом.
Мы все, повинуясь коллективному чувству, сделали то же, и оказалось вдруг, что господинчик этот не пишет вовсе как ранее, в свой блокнот, а сидит на самом краешке стульчика, подавшись вперед, и наблюдает за нами настороженно и тревожно.
Здравствуйте! воскликнула Маргарита.
Господинчик, будучи уличен, вздрогнул, сделался бледен, заморгал часто, криво как-то улыбнулся, дернул локтем и столкнул блокнот. Смутившись еще более, он полез за ним под столик, задел при этом стул, который с грохотом свалился на пол, от неожиданности подпрыгнул, ударился затылком о столешницу и упал на собственный зад, при этом не переставая виновато улыбаться.
Вот незадача! воскликнул бармен, а мы бросились на помощь.
Господинчика поставили на ноги, поинтересовались, не ушибся ли он, и не желает ли присоединиться к нашей компании, но тот, ошалев от всеобщего внимания, лишь все бледнел, улыбался с диким каким-то оскалом и озирался как загнанный зверь.
Я только хотела спросить, в шутку, разумеется, говорила Маргарита, не расскажете ли вы нам что-нибудь, раз уж другим, извиняюсь, слабо.
Тем временем бармен прибыл на место происшествия. Усадив господинчика снова за стол, он поставил перед ним новую рюмку абсента, и от имени заведения извинился за нелепый инцидент. Все мы, также извинившись и пожелав господинчику приятного вечера, вернулись за свой столик.
Бывают же казусы, шепнул Михаил.
Странный тип, согласилась Маргарита.
Оставьте, господа, возразил Катамаранов. Никто из нас не выбирает, каким ему быть, а потому Кстати, бармен, вы, кажется, забыли поджечь абсент.
Я не забыл, отвечал бармен, я лишь опасаюсь за судьбу заведения.
Ну, а раз так, то и оставим, как есть, отвечал Катамаранов. Если помните, мы хотели истории рассказывать.
Клянусь честью, сегодня здесь уже произошла история, захохотал Собакевич, тыча пальцем в господинчика.
Мы все зашикали на него, а Маргарита вздохнула: «Что-ж, если другим и в самом деле нечем поделиться, то, видно, придется мне. Итак»
Все мы с интересом приготовившись слушать, и Маргарита начала.
История эта случилась не то, чтобы давно, но и не совсем недавно, говорила она, и свет свечей ласкал ее лицо. Возможно, часть ее плод моего воображения, а может быть, и вся она таковой является; хотя, весьма вероятно, что все в ней правда от первого до последнего слова. Впрочем, пусть каждый решает сам и действует соответственно, а посему
***
Однажды я проснулась посреди ночи. Долго лежала я, не в силах снова уснуть. В ту пору мы как раз готовились к премьере и роль, на которую меня утвердили, не давалась мне. Я была еще молода, неопытна, но если быть честной, я знала, что не в этом причина моих неудач. Эта роль Она требовала большего, чем выучка и опыт. Не знаю, кто надоумил режиссера утвердить меня, но твердо знала, знала, что это провал. Я молила судьбу, чтобы роль отдали кому-то другому, и больше всего на свете боялась этого. Я плакала и злилась, и ненавидела весь свет. Словом, немудрено, что я не спала ночами.
За окнами, так же, как и теперь, шел не то дождь, не то снег. Ветер трепал старый оконный карниз, будто бы кто-то с той стороны пытался ухватиться за него, а живем мы, между прочим, на четвертом этаже пятиэтажной хрущевки.
Собакевич спал. Он, знаете ли, всегда очень крепко спит. Я лежала, глядя в потолок. Люстра тускло отсвечивала стеклянными подвесками. Тени шевелились Я прислушивалась к шуму дождя, пытаясь не думать ни о чем, но карниз гремел, и я все явственнее представляла, как кто-то взбирается на него
Я хотела разбудить Собакевича, но побоялась, что он поднимет меня на смех. Да и потом он очень злой бывает, когда его будят Я понимала, конечно, что все только мое воображение, но все-таки встала, подошла к окну, откинула штору, и вскрикнула от неожиданности.
Карниз был пуст. Никто не стоял на нем. Никто не вглядывался в комнату. Только мокрые хлопья лепили в стекло и стекали по нему дрожащими каплями.
Почему же я все-таки вскрикнула? Дело в том, что хотя я и понимала, что все воображение, я в то же время была уверена, что на карнизе, кто-то есть; и то, что на нем никого не оказалось, испугало меня больше, чем если бы там был кто-то.
Не улыбайтесь так, господа. В конец концов, я всего лишь слабая женщина
Итак, я стояла у окна. Двор тонул во мраке, и голые ветви мели низко бегущее ночное небо.
Я уже хотела вернуться в постель, как вдруг луна появилась в разрывах туч, и в зыбком ее свете я увидела одинокую фигуру. Она двигалась через двор как тень, будто плыла над землею. Оказавшись под окном, она остановилась.
То был мужчина. Он стоял там, внизу, и хотя я и не видела его лица, я знала, что он наблюдает за мною. Странно теперь я не испытывала ни страха, ни смущения, а он все стоял и смотрел на меня, стоял и смотрел
Это все от того, раздался голос Собакевича, что кто-то имеет привычку перед сном употреблять тяжелую пищу.
Мы обернулись.
Собакевич сидел со скучающим видом, и поглядывал на нас снисходительно.
А еще, добавил он, у женщин от природы слишком богатое воображение.
Ах! Как грубо! Как бестактно! пожаловалась Маргарита, а мы все с осуждением закачали головами.
Может быть вы, господин актер, поделитесь с нами примером того, что есть настоящее переживание? спросил Катамаранов. Было бы интересно, знаете ли, послушать.
Что-ж, извольте, сказал Собакевич, опрокинул стопку водки, и снова стал раскуривать свою трубочку.
Было это не недавно, и не давно, говорил он, а ровно год тому назад.
Как раз после репетиции возвращался я домой, но по пути решил заглянуть в бар. То есть, вот в этот самый, Собакевич указал мундштуком трубочки в стол.
Погода была, как и теперь, дрянная. Дорога лежала сначала по бульвару, затем по Ерубаева, а уж потом совсем ничего по Абдирова, но я, чтобы сократить путь, решил пройти дворами.