Красный билетик это вот этот аэроплан (человек указал на соседний самолет), а желтый билетик вот этот аэроплан (и указал на тот, с которого произносил свою речь).
На том аэроплане будет, вот, пилот Аркадий, человек обернулся к своем усатому товарищу. Тот пожал плечами и сунул руки в карманы куртки. А я буду на вот этом.
А вас как зовут? спросил лукавый женский голос из толпы.
Меня Виктор Иваныч, ответил человек, и лукаво же повел на голос глазами.
Затем подошел к палатке: «Агата! Агат! Ну, ты где?»
Из палатки вышла девушка.
***
Никогда. Слышите? Никогда еще не было на свете девушки чудеснее, чем та, что я увидел летним утром там, на пустыре.
Совсем еще юная, тонкая, гибкая, как весенняя лоза, она стояла у входа, держа в руках две стопки нарезанных прямоугольниками желтых и красных картонок. На ней был не по размеру большой летный комбинезон с высоко закатанными рукавами, перетянутый ремнем. В темных, божественно-мягких, густых волосах колыхался на ветру черный бант.
Тонкие, нежные руки до локтя были затянуты в черные же сетчатые перчатки.
Несмотря на несколько нелепый свой наряд, она была прекрасна. Она не могла не быть прекрасной, божественной, восхитительной. Все вокруг освещалось, исправлялось и оправдывалось этой красотой.
Нежная линия скул, высокий, чистый лоб, а главное глаза
Их и в последний свой день я буду вспоминать как лучшее, что случилось со мной. Словно бы вся чистота и синева этого летнего неба отразились в ее чуть раскосых, с поволокой глазах ботичеллиевской грации. Томный, отстраненный, нездешний взгляд их скользил вокруг устало и мягко. Мягкие же, чуть припухлые губы были приоткрыты, словно бы она вошла в этот мир из другого, иного мира; вошла, хотела удивиться, но, все еще во власти других снов забылась, да так и осталась.
Время исчезло. Исчез пустырь. Растворилась толпа вокруг. И аэропланы. Осталось только это небо и глаза, как его продолжение.
Я смотрел на нее. Просто стоял и смотрел.
Сосед мой, который был по-прежнему рядом, кажется, заметил мой взгляд: «Полетишь?», спросил он.
Я кивнул.
А вы?
По лицу его пробежала тень.
Я уже налетался. А ты попробуй. Я твой велосипед посторожу.
Я не глядя передал ему руль и шагнул к палатке, у которой выстраивалась очередь.
***
Жаворонки волновались, трепеща под солнцем своими пустячными крыльями. Солнце прогревало землю, и ветры волновались над нею, волнуя листву кленов, склонившихся над руслом Букпы, в котором волновалась бегущие воды, и бились о берег, вторя стуку моего сердца, когда я, обмирая и волнуясь, приблизился к девушке.
Здравствуйте, сказал я.
Ее полуопущенные, длинные, чуть изогнутые ресницы лишь дрогнули в ответ на мое приветствие.
Ваш номер четыре, сказала девушка и протянула мне желтую картонку.
Голос ее был чист и нежен, как эта небесная лазурь.
Не подходите близко к аэроплану, пока не остановится двигатель, добавила она, обращаясь к стоящим в очереди. Пилоты вас сами будут вызывать, по номерам. Отдавайте им билетики и делайте все, что вам скажут.
Спасибо, ответил я, мучительно соображая, что бы еще сказать, но она уже протягивала билетик следующему экскурсанту.
Тем временем аэроплан Виктор Иваныча с первым пассажиром на борту уже готовился к взлету.
В утробе самолета загудело, винт пришел в движение, патрубки выбросили облачко синего дыма, и мотор зарокотал низко и солидно. Бурьян за хвостом пригнуло ветром. Зрители одобрительно загудели в ответ.
Аэроплан же, покачивая крыльями, проследовал в дальний конец пустыря, развернулся, взревел мотором и секунды спустя с низким рокотом пронесся над нами. Толпа восторженно ахнула. Взлетели руки и затрепетали в приветствии. Кто-то даже подкинул шляпу.
Следом взлетел пилот Аркадий.
Девушка стояла, вглядываясь в небо, туда, где были ее коллеги.
Трепеща и краснея, я шагнул к палатке, но девушка тоже шагнула и скрылась внутри. Полог взметнулся и упал. Вместе с ним и мое сердце.
Несколько следующих полетов прошли так же точно, как первый. Всякий раз, когда я, улучив момент, решался подойти, девушка исчезала и не появлялась, пока пилоты, заглушив мотор, не начинали звать ее из кабины.
Сосед мой не принимал участия во всеобщем оживлении. Казалось, ему вовсе не интересны были аэропланы. Он отвел мой велосипед к берегу Букпы и теперь сидел под высохшим кленом у земляного склона, глядя на бегущую воду.
Тем временем подошла моя очередь.
Я протянул картонку с номером Виктор Иванычу, и следуя его указаниям забрался в переднюю кабину биплана. Пахло бензином и еще чем-то, незнакомым. Смотровой щиток был испещрен метками от погибших насекомых.
Виктор Иваныч помог пристегнуться, надел на меня кожаный шлем с очками-консервами, сказал: «главное ничё не трожь! Понял?» И, проинструктировав таким образом, занял место в задней кабине.
Пока мы катили по пустырю, я представлял, как девушка смотрит на нас и чувствовал себя особенно мужественным в шлеме, в реве мотора и ветре, который действительно бил в лицо.
Мы добрались до окраины пустыря и развернулись.
Готов? услышал я голос пилота в шлемофоне.
Под ложечкой у меня разлился холодок.
Готов!
Мотор взревел, и мы понеслись.
Я плохо запомнил взлет, и пришел в себя лишь когда земля осталась далеко внизу, и передо мною возник город, такой знакомый и другой.
Линии улиц, тенистый массив парка, светлые россыпи домов, переложенные пышной зеленью, окраинные микрорайоны, пригороды, степь за ними и синяя череда сопок на юге все открылось разом.
В упругих порывах ветра и бликах солнца, в реве и дрожи мотора город плыл под крылом.
С такой высоты не было видно разрушительных последствий урагана. Город был опрятен, ухожен и свеж, словно бы сошел с плакатов советских времен.
Я высунул руку из кабины. Ветер с неожиданной силой отбросил ее назад.
Не балуй! раздался строгий голос в наушниках.
Я увидел Бульвар Мира под собой, который упирался в здание политехнического института, и огибал его с обеих сторон. Увидел сквер у кинотеатра имени Ленина за институтом и гранитную статуэтку одноименного монумента. Через дорогу от сквера различил я и крышу своего дома в глубине двора, среди деревьев и таких же точно крыш.
Трудно было поверить, что среди этого огромного, нераздельного пространства, то, другое пространство, пространство моего дома когда-то казалось мне таким незыблемым и завершенным с его камином, старинной мебелью и лимонным деревом в кадке.
Аэроплан набирал высоту.
Глядя вокруг, я грезил о чем-то, о чем сам пока не имел представления, но что несомненно было там, где за массивной, клепаной башкой капота, лежала в туманной дымке недостижимая линия горизонта.
«Наверное, счастливый человек должен быть этот Виктор Иваныч, если видит такое каждый день, думал я. И этот парень, которого не стало он тоже, наверное, был счастливым. Интересно, что случилось с ним?»
Массивная ручка управления передо мною чуть шевелилась, словно дышала.
В зеркальце, установленном на срезе кабины, я видел бесстрастные глаза пилота за стеклами защитных очков.
Ну, как? спросил он.
Я поднял большой палец.
Аэроплан стал разворачиваться.
А правда, что можно порулить? Вспомнил я давешнее обещание Виктор Иваныча, и снова почувствовал холодок.
Ну, попробуй, буднично ответил он. Держу ручку. Ноги ставь на педали.
Я сделал, как было велено.
Давай, сказал Виктор Иваныч. Только без резких движений, смотри!
Понял, ответил я, растерявшись от неожиданности и той простоты, с которой все произошло.
Отдал управление, сказал Виктор Иваныч, и в зеркальце я увидел его широкие ладони.
Я замер с ручкой в руках, и самолет действительно летел какое-то время, пока не стал крениться и опускать нос. Растерявшись окончательно, я дернул ручкой и наугад двинул педаль; аэроплан резко накренился в другую сторону, взбрыкнул и повел капотом. Воздушный поток возмущенно вскипел за бортом и упруго толкнул аэроплан в дюралевый бок.