«Налопаюсь дома круассанов, отмокну в горячей ванне, а потом почитаю на ночь какой-нибудь приключенческий роман вот будет красота! Лучше некуда», подумала она уже про себя.
Граф, в отличие от дружелюбно улыбнувшегося Кэрела, только вздохнул. В последнее время он и правда находился не в духе, и состояние это было тем хуже, что походило скорее на глухое раздражение, нежели на вспышку гнева. Пьерше догадывался, что причиной служила последняя встреча с матерью предельно краткая, но от этого не менее болезненная. Разговор по душам с Аурелием снял напряжение лишь отчасти. Никогда, никогда прежде Пьерше не предполагал, что реакция матери с которой, казалось бы, у него давно не осталось никаких отношений настолько уязвит его. Эхо равнодушия, как отзвук фальшивой ноты, по-прежнему пронизывало будни, незаметно внося диссонанс. Что-то в них потускнело и отмерло, однако Пьерше никак не мог определить, что именно. Ведь он давным-давно смирился с положением дел в своей семье или, вернее, с тем, что у него её нет.
Несомненным оставалось одно: Пьерше начал часто вспоминать родителей. Эти навязчивые, раздражающие обрывки прошлого всплывали перед глазами в любое время, в любой ситуации, вне зависимости от его желания. Оживали позабытые эмоции, возвращалась детская впечатлительность, будто ему снова девять лет, и вот уже его всего трясло, основательно выбивая из колеи.
Пьерше вздохнул, разматывая шерстяной шарф и расстёгивая пуговицы пальто: они уже направлялись по коридорам в императорские покои. Не успели друзья доложить о себе, как навстречу им вышла Шиа. Её распущенные волосы небрежно придерживала лента, а фигуру скрывало свободное платье, приталенное лишь у самой груди. Ажурный платок из тончайшего пуха по-домашнему обнимал плечи. Вольготный и разнеженный вид эльфийки заставил Пьерше неожиданно занервничать. Страхом и оскорблённой гордостью отозвались её недавние загадочные шутки. Да, похоже, не стоило ему ехать сегодня в гости. Отговорился бы кучей работы
Здрасьте-здрасьте, зачем-то отвесив шутовской поклон, ляпнул он вместо этого. Вас уже и от императрицы не отличишь.
Однако эльфийка лишь насмешливо фыркнула, давая понять, что считает развязную фамильярность неуместной.
Что ещё за «здрасьте-здрасьте»? Она отворила соседнюю дверь, недвусмысленно намекая, что император на самом деле близко и всё слышит. Аурелий, они пришли!
В ответ на её крик издалека донеслось приглушённое «угу».
Так и кажется, что она сейчас вместо «Аурелий» крикнет «дорогой», шепнул Кэрел на ухо Сепиру.
Ага, точно, усмехнулась баронесса этой домашней сцене. И, обернувшись, шикнула второму другу: Пьерше, ты чего?
Что? раздражённо переспросил граф.
Сам на себя не похож! Хмурый, говоришь невпопад Вон даже Кэрел за тебя шутить начинает.
Пьерше собрался было огрызнуться вновь, но тут в дверной проём просунулся светящийся добродушием Аурелий.
Опять ссоритесь?
А, вот, наконец-то! с облегчением воскликнула баронесса. Аурелий, сделай с ним что-нибудь. У него плохое настроение.
Не надо с ним ничего делать, он и так хороший, полушутливо возразил император, ободряюще помахав насупленному другу рукой. Тем более каждый из нас может иногда выпадать из привычного ему состояния. Я вот сегодня тоже попал впросак.
И он кивнул на Шиа, которая на этих словах с негодованием погрозила ему. Аурелий смущённо отвёл взгляд.
А что, что произошло? хором заговорили все, жаждая подробностей.
Да я её холодной водой облил. В бане.
Ага, я чуть не умерла! мигом оскалилась эльфийка. Видимо, эмоции были всё ещё свежи. Как только ума хватило!
Но ты же любишь всякое я думал, тебе понравится, очевидно, в сотый раз принялся оправдываться император.
Ещё одна подобная шутка, и я тебя выгоню в твои любимые сугробы и обратно не пущу! Будешь закаляться хоть до вечера!
Ну прости-прости-прости
Друзья только покачали головами: они знали, может быть, не столь очевидную для посторонних любовь Аурелия к ледяным процедурам и знали, что он очень гордится своим умением выйти без одежды в тридцатиградусный мороз. Но устроить подобное развлечение эльфийке, которая и зиму-то видела первый раз в жизни? Зато теперь стало понятно, почему возлюбленные смотрелись настолько по-семейному: оба были одеты предельно просто, без изысков и лишних кружев, чтобы одежда не стесняла распаренного тела. И каждый из друзей вдруг ощутил по тону, по движениям, что незаметно на их глазах уже действительно сформировывается некая отдельная и независимая единица, со своими внутренними закономерностями. Здесь было меньше эпатажного и больше скрытого, интимного. И что в каком-то роде Аурелий сдвинулся от них на шаг в сторону, обретя новую личность, родившуюся именно в этих отношениях. Он изменился. Это было новое, странное чувство, и каждый из друзей переживал его по-своему.
Так что у каждого из нас бывают неудачные дни, подвёл примирительный итог император. Предлагаю сегодня на вечер всем поменяться ролями: Пьерше может отмалчиваться, как Кэрел, а Кэрел шутить вместо него. Договорились? И он поманил всех за собой.
А где княгиня Брунгервильсс? опомнилась Сепиру.
В музыкальной комнате. Мы сегодня совершенно случайно выяснили, что Аурелий помнит слова колыбельной, которую напевала Юйсинь, а Арэйсу мотив, отозвалась Шиа. И она теперь загорелась, сидит, подбирает аранжировку. Если хотите, можем тихонько подойти и послушать в коридоре. Только не беспокойте её.
* * *
Друзья выразили горячие согласие. Им повезло: из комнаты как раз доносился тихий напев. Затем, под мягкий аккомпанемент рояля, зазвучала и сама песня. Очевидно, Арэйсу уже завершила основную мелодию и теперь работала над деталями, оценивая результат. Нежный, печальный голос совсем не походил на её повседневную манеру речи:
Позволь прижать тебя к груди,
Пока у ног моих играешь;
Дай поцелую твои ручки
Ох, как ты резво убегаешь!
Что принесёт грядущий день,
То ведать не дано.
Но верь, однажды снова мы
Увидим вместе неба синь,
Сирени цвет и зимний иней
Уж так нам суждено.
Пение прервалось, и зашуршала бумага: судя по всему, княгиня делала пометки. Затем, немного переменив аранжировку, Арэйсу продолжила с большей экспрессией. Напряжение нарастало, печаль перерастала в надрыв. Это была не колыбельная клятва, пронизанная невысказанным страданием:
Теперь пора исчезнуть мне
Хоть сердце стонет, мой любимый;
Я не пролью прощальных слёз,
Ко мне судьба неумолима.
Я буду петь для нас двоих
И в счастье, и в тоске,
Молиться за тебя, пока
Хоть капля крови есть во мне.
И так же резко, как произошёл всплеск, накал эмоций утих, вновь завершаясь успокаивающим напевом:
Моя душа всегда с тобой,
Иного места я не знаю
Так не печалься, милый мой,
Тебя от бед я ограждаю.
Аурелий Шиа осторожно тронула императора за рукав.
В его лучистых глазах стояли слёзы.
Нет, я не об этом плачу, быстро покачал тот головой. Всё в порядке. И он с улыбкой обнял эльфийку за плечо, показывая, что теперь, рядом с ней, у него есть надёжная опора.
С тех пор, как Аурелий по неосторожности воспользовался властью, которую имел над Арэйсу, в его душе выросла ледяная стена. Обращая внимание на присутствие княгини не более, чем на предмет обихода, он делал вид, что её как будто не существует. Свести общение до формального, как некогда поступил отец, не лучший ли выход для них обоих? Однако эта живая песня, в которой было столько прошлого, столько искреннего сочувствия к умершей, с новой ясностью напомнила ему, кем на самом деле приходится ему Арэйсу. Единственная выжившая родственница, единственная душа, которая тоже знала матушку и, похоже, горевала о ней, единственная, с кем он мог бы разделить тёмное прошлое их семей Почему так случилось, что именно с ней у него не получается найти контакт? Это какое-то родовое проклятие не иметь взаимопонимания с близкими?