Он совсем не ожидал обратного эффекта: чем длиннее были его послания, тем безумнее вела себя магистрантка, дошло до того, что она принялась угрожать, что лично встретится с его женой. Как тут быть? Он предупредил жену об опасности. Та просмотрела все его послания, после чего спросила:
Ты правда хочешь обрубить все концы?
Зачем бы тогда я тебя беспокоил?
Хорошо, тогда оставляй свой мобильник и компьютер дома, а сам езжай на недельку к Жань Бумо, побеседуешь с ним о документальной прозе, а потом вернешься.
Он без всяких возражений так и поступил. Спустя семь дней в его мобильнике и в электронной почте установилось полное спокойствие, настолько полное, что стало даже как-то непривычно, прямо как во время посадки самолета, когда тебе вдруг неожиданно закладывает уши и ты ничего не слышишь.
Как ты это устроила? спросил он.
Ничего и делать не пришлось, тут просто требовался семидневный карантин.
Ты ей даже не угрожала?
А тебя это разочаровало?
Он кивнул в знак согласия.
Такая непосредственность приводила ее в полное умиление. Чем больше ей казалось, что он с ней откровенен, тем больше он старался во всем раскаяться. Он рассказал, что не разрывал отношений с магистранткой из-за того, что его грела мысль о тайной поклоннице, поэтому он одновременно и хотел, и не хотел этой связи. Тогда жена ему сказала:
Оказывается, все с тобой в порядке, а то я было подумала, что ты страдаешь крайней формой нарциссизма.
За эти долгие годы она уже приспособилась к прозрачности Му Дафу, поэтому даже мало-мальский обман с его стороны раздувался ею до невероятных размеров, до таких, что она чувствовала вокруг себя сплошную грязь и обман. «Он меня просто избаловал, думала Жань Дундун, а когда человек к чему-то привыкает, он словно следует раз и навсегда установленным правилам игры, поэтому измениться ему ох как трудно, прямо как в знаменитом изречении Лу Синя, которое любит повторять Му Дафу: К сожалению, переделать Китай слишком сложно, даже если просто нужно передвинуть стол или переложить печь, сделать это придется ценой крови; и даже если заплатить за это кровью, далеко не факт, что стол сдвинут, а печь переложат»[5].
«Смогу ли я измениться? спрашивала себя Жань Дундун. Смогу ли понизить свои требования к нему? Ведь пока он во всем признается, не думая о последствиях, меня в большинстве случаев, особенно когда речь идет о раскрытии убийства, интересует не столько правда, сколько наказание».
Она принялась его тормошить, приговаривая:
Му Дафу, обещаю, что не буду сердиться, но мне нужно услышать правду.
А во что ты больше поверишь? В просто массаж или в массаж с продолжением?
В последнее.
Тогда последнее и было. Прости, после массажа я и правда заказал продолжение.
Она почувствовала, как перед глазами у нее потемнело, при том что вокруг и так уже было темно. Она никак не ожидала, что не сердиться окажется настолько сложным.
16
Ответ прозвучал, и пускай этот ответ был неприятным, на несколько дней она успокоилась, точнее, всю ее словно парализовало от мощнейшего удара, и пока она пребывала в таком одеревеневшем состоянии, отходя от боли, на нее вдруг напала какая-то нездоровая веселость. Эта веселость происходила от того, что он наконец-то перестал ее обманывать, наконец-то рассказал ей правду и признал вину.
На четвертый день в ее сознании возник еле заметный протест, он был подобен малюсенькому пузырьку, поднимавшемуся из водных глубин, звучал он совсем слабо, но в нем четко опознавался голос Му Дафу. «Как его голос проник в мою голову? Не иначе обменялись биотоками, пока находились рядом».
С того самого вечера, как Му Дафу признался, что сходил налево, он намного чаще кривил рот в холодной усмешке, готовил он теперь тоже отвратно, особенно овощи, которые всякий раз пересаливал до горечи. В минуты общения он все чаще просто угукал или хмыкал в ответ, ясное выражение на его лице все чаще сменялось унылой хмуростью. Он явно хотел, чтобы после признания вины к нему проявили великодушие, но теперь складывалось ощущение, что к этому признанию его принудила она. На его лбу складками залегли обида и несогласие, которые эхом отдавались в ее мыслях.
После работы Жань Дундун вдруг обнаружила, что припарковалась на стоянке отеля «Ланьху». Странно, когда она села за руль, то хотела сразу поехать домой, но пока ехала, подсознательно свернула сюда, словно в нее встроили автоматический навигатор. Не веря своим глазам или делая вид, что не верит, она объяснила это обычной двигательной памятью. Раз уж приехала, направилась в массажный центр и сделала себе комплексный массаж. Все ее мышцы, акупунктурные точки и каналы пришли в надлежащий тонус, в то время как на душе продолжали скрести кошки. Она чувствовала, что одна из проблем так и не решена. Что же это за проблема? Она притворилась, будто бы вспомнила о ней только сейчас, словно это было что-то совершенно неважное и побочное. Поэтому как бы между прочим заглянула в журнал регистрации салона и просмотрела в нем все записи за предыдущие два месяца. Так же невзначай она расспросила дежурную и мастера. Полученные ответы стали для нее настоящим сюрпризом: оказывается, никаких массажисток Му Дафу к себе не вызывал. Откровенность обернулась ложью, вся ее веселость внезапно улетучилась, сердце тотчас захлестнуло болью.
Но для чего тогда ему понадобилось снимать номер? Не иначе как для свиданий. С кем он встречался? Она сразу подумала о Бай Чжэнь.
Последние лет пять он ежегодно писал статьи с отзывами о ее творчестве, причем иногда эти отзывы были длиннее оригинальных произведений, будто к ее текстам требовалось чрезвычайно много разъяснений. В его изложении сочинения Бай Чжэнь отличались полнотой, лиричностью, тонкостью и очарованием. В голове Жань Дундун все эти красивые слова никак не ассоциировались с литературным стилем, а замыкались на самой писательнице.
Она видела Бай Чжэнь лишь однажды, это было три года назад, когда та пришла к ним домой, чтобы специально навестить Му Дафу. Формы у Бай Чжэнь и правда отличались полнотой, линия бровей была утонченной, а все движения можно сказать, очаровательными. Что же до лиричности, дилетант мог ее не разглядеть, но раз уж специалист утверждал, что таковая имеется, значит, так оно и было. «При чем тут вообще ее рассказ, размышляла Жань Дундун, он же откровенно поет дифирамбы этой дамочке». По словам Му Дафу, запутанный нарратив в прозе Бай Чжэнь напоминал хождение по лабиринту среди гор и рек, которым не было ни конца ни края, это был рассказ в рассказе, сон во сне, переплетение реальности и нереальности, Бай Чжэнь глубоко проникала в Бай Чжэнь, сюжет, закручиваясь вверх по спирали, достигал своей запутанной кульминации. Такого рода оценки, вместо того чтобы возбудить интерес к рассказам писательницы, рождали у Жань Дундун ассоциации с тонкими белыми руками Бай Чжэнь, которые, словно буйная тропическая растительность, вытягивались все сильнее и сильнее, обвиваясь вокруг Му Дафу. В своих статьях он указывал на то, что хотя главная тема в прозе Бай Чжэнь выглядит смелой и свободной, ее ни в коем случае нельзя рассматривать как обычную похоть, поскольку это не что иное, как проявление феминистского сознания.
«Интересно, размышляла про себя Жань Дундун, до какой степени Бай Чжэнь осознает то, что творит, может ли она сознательно поддаться на его соблазны?» По ее личным подсчетам, Му Дафу при оценке прозы Бай Чжэнь в каждой своей статье в среднем по одиннадцать раз использовал слово «запутанный», по восемь раз слово «наполненный», по семь раз «очаровательный» и «экзальтированный», по пять раз «соблазнительный» и «кульминационный», по три раза «влажный» и один раз «несгибаемый».