Неожиданно, без всяких внешних воздействий, живая голова начала усыхать, съеживаться, и за несколько секунд уменьшилась в размерах чуть ли не вдвое. Кожа на лице макошинской покойницы сморщилась и собралась складками, черты сделались неопределенными, а глаза запали. Мало того: грива густых волос, в которых недавно запуталась нога Скрябина, вмиг поседела и поредела. Потом голова разинула рот и сделала, как показалось Николаю, резкий выдох. Но, конечно, что-либо выдохнуть при отсутствии легких она не могла. Вместо воздуха жуткая тварь исторгла целую пригоршню крошащихся темных зубов, что выпали из её десен.
Скрябин сидел на траве, зажимал рукой пораненный висок и с потрясенным видом взирал на стремительные метаморфозы «живой головы». После выплевыванья зубов не прошло и десяти секунд, как голова уже старушечья судорожно дернулась, перекатилась с боку на бок, а затем глаза её мигнули в последний раз и закрылись. Судя по всему, теперь уже навсегда.
8
Степан Варваркин весь вечер просидел на лавке возле печи, возясь для виду с какими-то перепутанными рыболовными снастями. Ни распутать их, ни вообще хоть что-либо с ними сделать старик и не пробовал. Его подернувшиеся дымкой глаза почти не видели того, что находилось у него в руках.
Одгако, прислушиваясь к голосам в голове, Степан Пантелеймонович слышал и то, о чем с его женой Евдокией Федоровной говорила приезжая девица помещенная Гришкой Петраковым на постой в дом Варваркиных. Петраков называл её ласково Ларочка, а она его фамильярно дядя Гриша.
Ларочка эта была особа хоть и молодая лет двадцати, но, с точки зрения деда Степана, не особенно привлекательная. Худая как говорится, подержаться не за что, да еще и в очках. Она прибыла в Макошино в десятых числах мая. И привезла с собой два чемодана вещей, но не со шмотками-тряпочками, как можно было бы подумать, а всё с какими-то бумагами да книжками. Маленькую выгородку в углу кухни, которую старики ей выделили, эта самая Лара тут же своими книжками и завалила. Один раз, когда гостья отлучилась из дому а отлучки её были весьма частыми, Евдокия Федоровна в одну из её книжиц тайком заглянула. И потом поведала деду, что никакая это оказалась не книжка, а альбом наподобие фотографического. Только вклеены в него были не карточки, а вырезки из газет: старые и желтые.
Так вот, Лариса Владимировна (как Григорий Петраков велел именовать постоялицу), оказалась девкой образованной, да к тому же еще и москвичкой. В ответ на расспросы бабы Дуни приезжая рассказала, что она учится заочно в Московском историко-архивном институте и при этом работает аж в Библиотеке имени Ленина! Каким ветром занесло московскую библиотекаршу в Макошино Бог знает. Сама Лариса твердила о каких-то исторических изысканиях, необходимых ей для написания дипломной работы, но в чем их суть, объяснять не желала. Сведениями на сей счет обладал, надо думать, прохиндей Петраков. Однако он про то помалкивал.
Сейчас эта Ларочка и баба Дуня пили чай, сидя за накрытым клеенкой столом. И старая женщина изливала наболевшее:
Да пусть бы шастали, пусть!.. Мы уж и привыкли! Только б нас не трогали. Но ведь они, проклятые, теперь так просто не уйдут. Сама знаешь, им надобно. Они ведь хотят получить
Но она не договорила её слова прервал громкий стук: кто-то начал долбить кулаком в калитку дома Варваркиных. И с улицы донесся молодой мужской голос:
Эй! Есть кто дома? Степан Пантелеймонович! Евдокия Федоровна!
Баба Дуня и её жиличка переглянулись.
Кого еще черти принесли? пробормотала старуха.
Нехотя она поднялась из-за стола, набросила на плечи легкий полушалок и вышла из горницы в сенцы. И Лариса русоволосая сероглазая девушка в очках, высокая и стройная, облаченная в простенькое домашнее платье, последовала за ней.
Глава 5. Явь и Навь
26-27 мая 1939 года. Ночь с пятницы на субботу
1
Степан Варваркин бросил опостылевшие ему рыболовные снасти, поднялся со скамьи и тоже вышел на крыльцо. Из-за высокой калитки во двор заглядывал рослый парень: со встрепанными черными волосами, окровавленной физиономией и огромными, чуть ли не в пол-лица, глазами. Старику Варваркину почудилось даже, будто глаза эти горят зеленым огнем.
Ты кто такой будешь? не сходя с крыльца, обратилась баба Дуня к незваному гостю.
Я знакомый вашего зятя, Савелия Пашутина. Он сказал, что к вам можно обратиться в случае чего. Моя фамилия Скрябин, я здесь по делу.
По какому такому делу? спросил дед Степан; голос его прозвучал резко и гортанно, словно он плохо слышал самого себя.
Послушайте, громко и внятно произнес долговязый брюнет, решив, очевидно, что хозяин дома туговат на ухо, я не хотел бы говорить об этом на всю улицу. Можно мне войти?
Что ж, входи, разрешила Евдокия Федоровна. Калитка изнутри на щеколду заперта, так ты её отодвинь рука твоя, поди, до неё достанет.
Парень, по виду явно горожанин, открыл калитку и прошел во двор, держа в руке чемодан и сжимая под мышкой какой-то округлый сверток. Его пиджак и рубашка были перепачканы кровью, галстук съехал набок, а на левой штанине зияла огромная прореха с рваными краями.
«Собака, должно быть, на него набросилась, подумал дед Степан, но затем спохватился: Хотя собак сейчас в Макошине ночью не встретишь!..»
И несостоятельность предположения о собаке тут же подтвердилась. Пёс Варваркиных, крупный лохматый «дворянин» по кличке Валдай, услыхал голоса во дворе, вылез из конуры и, взлаяв басом, кинулся было на незнакомца. Но не успела баба Дуня отозвать пса, как он сам, не добежав до Скрябина, вдруг притормозил и стал нюхать воздух. После чего развернулся, с жалобным поскуливанием взбежал на крыльцо и прижался боком к ноге деда Степана.
А ну, стой, где стоишь! крикнула гостю Евдокия Федоровна. Знаем мы, от кого собаки так бегают!.. Тащи топор, Стёпа!..
Но супруг её не сошел с места. Увидав, что произошло с Валдаем, он будто закаменел.
Эй, эй, успокойтесь! Молодой человек опустил на землю и чемодан, и круглый предмет, завернутый в габардиновое пальто песочного цвета, а затем поднял руки ладонями вверх, демонстрируя безоружность. Я ничего дурного вам не сделаю! Мне нужна ваша помощь.
Помощь ему нужна! озлилась бабка Дуня. Тогда, ежели ты православный христианин, читай сей же час «Да воскреснет Бог»! Прочтешь поможем тебе, а не прочтешь стало быть, ты не христианин, а, может, и не человек. И уж тогда
Что тогда собиралась сделать старуха с подозрительным пришлецом оставалось только гадать.
Отчего ж не прочесть прочту, кивнул Скрябин и, осенив себя крестным знамением, стал произносить Молитву Честному и Животворящему Кресту, которая в народе считается первейшим средством борьбы с нечистой силой: Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящие его. Яко исчезает дым, да исчезнут
И тут деду Степану стало совсем худо. Едва встрепанный гость начал творить молитву, как мерзостно-глумливый голос в голове у старика забормотал: «Да растреснет лоб, да растреснет лоб, да растреснет лоб», не боясь кары за перевирание священного текста.
Про лоб коварный бормотун упомянул неспроста. Несчастный старик только сегодня утром в искушении глядел на угол русской печи и представлял, что будет, ежели он, Степан, вот сейчас разбежится и с размаху ударится об него лбом?
Яко тает воск от лица огня, тако да погибнут беси от лица любящих Бога, и знаменующихся крестным знамением, и в веселии глаголющих: радуйся, Пречестный и Животворящий Кресте Господень, прогоняяй бесы силою на тебе пропятого Господа нашего Иисуса Христа, во ад сшедшаго и поправшаго силу диаволю продолжал читать молитву ночной гость, а баба Дуня шепотом повторяла её слова следом за ним.