И что он раньше делал с удовольствием читал, намазывал бутерброды, лежал на солнце, поднимался в горы, теперь производилось как-то механически. Брился ли он, кипятил ли на кухне чайник, слонялся в одиночестве или в компании со мной везде и всюду мог вынуть из кармана клочок бумаги и что-то быстренько взять и записать.
За день до выступления я обнаружила папу в эвкалиптовой аллее. Был сильный туман. В море, чтоб не налететь друг на друга, гудели корабли. Сквозь это гуденье до меня доносилось: «принципы историзма!..», «промежуточные звенья!..», «логика развития!..», «социальный прогресс»
Он репетировал речь, обращаясь к эвкалиптам.
В обед перед «вечером» папа съел банку горошка. Одну, чтобы не наедаться.
Сытый оратор, объяснил папа, вял и невыразителен.
Потом он сказал:
Надо накопить в себе резерв энергии.
И часок вздремнул. И мы с ним пошли.
Клуб был полон. Публика, шумно топоча босоножками, рассаживалась в красные клеёнчатые кресла. В толпе с отдыхающими «Прибоя» входили знакомые хозяин дядя Георгий, врач, пляжные волейболисты, сапожник, булочник, продавец кукурузы, в парадной форме маляры, их жёны, сыновья
Свет потух. Горел один фонарь у сцены. Вокруг него заметалось жуткое подсвеченное существо. Слева на сцене стоял рояль, справа бок о бок два огнетушителя, а перед занавесом за столом с графином сидел культорг. Клубный занавес и костюм культорга были сшиты из одного и того же коричневого плюша.
Валерий Борисович Шишкин! объявил культорг. Доклад!
Папа вышел хмурый, окинул взглядом полутёмный зал и вдруг улыбнулся и говорит:
А давайте включим свет?
Культорг неохотно исчез распорядиться, а папа тем временем убрал стол с графином. А стул культорга пододвинул к роялю.
Тот вернулся и так растерялся, сел, было, за рояль, все засмеялись, и он обиженно оставил сцену.
И вот, когда в зале зажгли все лампы и папа на сцене остался один, он начал свою речь с Парижской коммуны. Как стихи прочитал он (конечно, не по бумажке!) программу французских революционеров.
Голос папы то возвышался, то понижался. Несколько слов он произносил быстро, а когда подходил к самому важному замедлял свою речь и сильно на это напирал.
Париж был осаждён, рассказывал папа. Но обращения парижских коммунаров сбрасывались над Францией с воздушных шаров!..
Он говорил то приподнято, с вдохновением, то нормально, как со мной. Иногда посреди речи он вдруг останавливался. Но в эти внезапные остановки никто не кашлял, не шаркал ногами, не переговаривался с соседом. Все тихо сидели, как эвкалипты, и ждали, что будет дальше.
От Парижской коммуны папа перешёл к нашим дням.
Многие из отдыхающих брали доклад на карандаш. Какой-то художник углём в альбоме делал наброски папиного портрета.
Дядя Георгий в голос окликал знакомых и жестами показывал, что папа его постоялец. Один человек спал. Но лицо его во сне было просветлённым.
Благодаря моему папе все чувствовали себя поумневшими, приобщёнными к глобальным проблемам! И когда зрители ещё хотели, чтобы речь продолжалась, папа её, как мне кажется, с блеском завершил.
Он был неотразим. Это видели все и понятия не имели, что папа в тот вечер не просто выступал. Он бросал вызов. Не культоргу! Не ялтинскому фокуснику! А вообще всяким «фокусам-покусам». И ещё, может быть, тому, что я, его единственная дочь, хоть и очень люблю его, как отца, вовсю шагаю по стопам дяди Вани из Витебска.
Но не успел он непобедимо скрыться из виду, как по знаку вновь возникшего культорга в радиорубке запустили рок-н-ролл.
«Ага!» «Ого!» зажигательно выкрикивали певцы из динамиков.
Произошла какая-то заминка.
По краю сцены, состроив угрожающую гримасу, дико жестикулируя, промчался культорг.
И наконец появился фокусник!
У него был чуб напомаженный махагонного цвета!.. Бордово-фиолетовый смокинг! Белая рубашка! Лазоревая «бабочка» и в тон «бабочке» хризантема!
Он катил на колёсиках совершенно пустой стол на четырёх ножках, покрытый скатертью с короткой бахромой.
Добрый вечер! крикнул фокусник. Будьте внимательны! Чем внимательней смотришь тем меньше понимаешь!..
По мановению его руки скатерть на столе начала вздыматься, и фокусник из-под неё вытащил большой раскрытый зонт.
Зонт он сложил и закрутил в бумагу.
Это я знаю! шепнул наш хозяин дядя Георгий.
Н-нужная вещь! восклицал фокусник, чуточку заикаясь: Д-дорогая!.. Но всё, что нам д-дорого!.. он пританцовывал, поддёргивал рукава смокинга, дул на свой свёрток. Можно хоп! он разорвал бумагу, и п-потерять!..
Зонта в бумаге не было.
Ты смотри, ловкач! тихо шумели прибоевцы.
Откуда ТАМ взялся зонт?!
Лучше скажите, куда он мог подеваться.
Да этот зонтик, он у него в штанах, терпеливо объяснял всем дядя Георгий. Обыкновенные хитро пошитые трюковые брюки!
Так было здорово, жалко, что папа не возвращался. А мы ему с дядей Георгием заняли место. Договорились ведь, что придёт
Ап! жонглировал фокусник появившимися на его волшебном столе зажжённой сигарой, тросточкой и цилиндром. Один за другим они в воздухе испарялись.
Он всё терял, даже настоящую курицу! И всё исчезало в его руках! А под скатертью в который раз образовалось какое-то вздутие.
Ф-фокус хокус!!! объявил иллюзионист и сдёрнул покрывало.
На столе у фокусника в капроновом чулке стояла и с отрешённостью смотрела на зрителей голова моего папы.
Я сразу его узнала, потому что, надев чулок, он стал вылитый дядя Ваня.
Папа, говорю я.
Да, как ни странно! говорит дядя Георгий.
Голова вращала глазами, подмаргивала и улыбалась.
Ап! сказал фокусник и накрыл её скатертью. Сим-салабим абракадабра! сказал он, и стол опустел. Я встала. Дядя Георгий схватил меня за куртку.
Не бойся, шепчет. С ним ничего! Он, скрючившись, сидит под столом.
Но под столом-то его нет! говорю я.
А дядя Георгий:
Там он, в мешке, прозрачный!..
Мира и счастья вам, дорогие друзья! сказал фокусник, подхватил свой стол и, изобразив звук уходящего поезда, уехал за кулисы.
Бешеные аплодисменты потрясли клуб санатория «Прибой». Но выходил ли на поклон фокусник я не знаю. Клубным двором, вверх по лестнице без перил, длинным коридором мимо захлопнутых и распахнутых дверей, я бежала искать папу.
Конечно, я понимала, фокус есть фокус. Но как-то неприятно вертелось в уме это фокусниково: «всё, что нам дорого!.. можно хоп! и потерять!» Нет, я понимаю, имелся в виду зонт. Сигара, курица!.. Не папа же в самом деле! И всё-таки сию минуту мне надо было увидеть его ЦЕЛИКОМ!
Подбегаю к «артистической», а из-за двери:
Кр-рах!
Бац!
Кр-рум! какие-то страшные удары.
Мне стало совсем не по себе. Толкаю дверь и вижу: в тесной комнате, заставленной ширмами, ящиками, клетками с курицей и голубями, сидят и большими булыжниками колют и поедают грецкие орехи мой папа, фокусник и культорг.
Я вам всю музыку испортил, говорил папа. Не выдержал. Исчез раньше времени!..
Что вы, Валерий Борисович! успокаивал папу фокусник, выбирая орешек из скорлупы. Вы ассистировали, как зверь. С лёту, без репетиций! Вот бы мне с кем поработать на пару!..
Обоих, обоих благодарю! бормотал культорг. Лекция! Иллюзион! Аншлаг! Бесподобно!.. и приглашал папу с фокусником в ресторан.
А фокусник приглашал в гости в Ялту!..
А папа к нам домой!..
А фокусник рассказывал, что когда он приехал первый раз в Москву, его поразило обилие ворон, и что не сосна, а ёлка на Новый год!..
Поздно вечером я и папа шли к себе по берегу на край города. Над горизонтом после заката осталась белая полоса, от этого он казался приподнятым, как настроение у нас с папой.
Он говорит: «Валерий Борисович! Спасите! Мой ассистент уехал по ошибке в Батуми!» А я ему: «Вы соображаете? Я только что серьёзную лекцию!..» Стали сажать туда культорга, а он, представляешь? Не помещается! Я говорю: «Давайте мне маску!» А он мне: «Где же я её возьму? Мой ассистент работал в натуре». И тут я вспомнил: дяди-Ванин чулок! Думаю была не была, в чулке никто ничего не заподозрит!..