Трехсуточный аврал закончился, чрево «ковчега» было освобождено. Весь ремкомплект находился на «Красине», забортная вода в трюмы больше не поступала, корма осела, нос задрался, «Челюскин» спокойно дрейфовал, ожидая помощи.
Ледокол вскоре вернулся. На него перегрузили часть полагавшегося ему угля и забрали ремонтное оборудование. Корпус корабля задрожал теперь под ударами кувалды, стягивающей листы шпангоутов.
Команда отдыхала. Люди счищали с себя угольную грязь в моечных комнатах. Забортная вода, пропущенная через тело корабля, согретая о его организм, приятно лилась на Промова. Рядом с ним под распрыскивателем душа стоял гидрограф Звездин. Из клубов пара вынырнуло его чумазое лицо, с такими же, как у Бориса, светлыми кругами возле глаз следами от очков.
Шахтеры из забоя вернулись! весело крикнул он.
Похожи, согласился Промов.
Ты на Донбассе был, Боря?
Нет, не приходилось.
А я оттуда родом. У нас в городке парень живет по фамилии Стаханов, видел его нынешним летом, когда в отпуске мать навещал. Как твоя братия до сих пор его не обнаружила? Геройский парень, передовик!
Про каждого передовика печатать бумажная промышленность иссякнет, попытался пошутить Промов.
Не скажи, он труженик выдающийся, люди про него должны знать.
Значит, узнают в свое время, не спорил подобревший после купания Промов.
Приезжай к моей матке в гости, Борька! Ох и отдохнешь у меня!
Виталик, милый мой человек, у меня на отдых нынче времени нет, страна такие прыжки гигантские делает.
Звездин, натягивая брюки, пригляделся к Промову, определяя, ерничает тот или нет:
Не прибедняйся, прямо заработался весь.
Да нет, Виталик, зря не веришь. Я даже когда из отпуска выхожу, две-три статьи готовых на редакторский стол кладу.
Так а я тебе о чем: будет тебе у меня на родине статья про трудовой подвиг один Стаханов чего стоит. И отдохнуть заодно успеешь. Знаешь, какие у нас места? Терриконы, закаты в степи, Донец посреди гор меловых течет Позади дома отдыха, монастыря бывшего, памятник товарищу Артему стоит единственный в стиле кубизма на всю Европу, а то и на весь мир. Ну, где еще такая свобода искусству, как не у нас? Кубизм, представляешь себе?
Нет, не представляю, прятал ухмылку Промов, помня поговорку: «Всякий кулик свое болото хвалит».
А у нас, в Стране советов стоит. Первый и единственный памятник революционеру в стиле кубизма. Самая массивная бетонная скульптура в мире 800 тонн! 28 метров высоты, вместе с постаментом. За три месяца возвели, без применения строительных механизмов. Бетон, говорят, в нем уникальный, только семья местного мастера Орленко его состав знает. Вот и про него, кстати, тоже можешь написать.
Про памятник?
Да нет, зачем? немного возмутился Звездин. Про памятник уже писано-переписано. Про Орленко, конечно же! Немного подумав, добавил: Да и про памятник можно. Там голова Артема даже выше куполов поднялась, а уж на что глава у собора громадная. В доме отдыха заодно поживешь, такая здравница в бывших монастырских угодьях! Знали, где обитель свою строить, благодать. Я люблю к матери ездить и в Банное постоянно заезжаю, будто ритуал какой: на гору подняться, возле киосков попутно постоять, на округу глянуть, по меловым пещерам поход само собой
Звездин продел в рукава свитера руки и замер:
Знаешь, до сих пор помню запах свечей из настоящего пчелиного воска, как раньше было После нашей экспедиции я опять хочу вернуться в эти места.
У тебя же договор на три года, а на Врангеле домов отдыха с пчелиным воском нет, добродушно напомнил Промов.
Полярная станция, куда ехал геодезист, лежала отрезанной от Большой земли, Звездин знал это прекрасно и без Промова, с ответом не растерялся:
Отработаю и навещу мать Ты знаешь, отчего тамошний город «Банное» называется? Еще при Екатерине эти места у церковников отняли. Получил монастырские угодья Потемкин в свое управление и создал на берегу Донца купальни, что-то вроде немецких курортов. Приезжай не пожалеешь.
Раньше, чем через три года, не поеду, без тебя не хочу.
Вот-вот, поглядишь на красоты, а статей привезешь Глянь, сколько я тебе вариантов подбросил: про Стаханова, про Орленко, про дом отдыха бывшую цитадель порока, разврата и религиозного дурмана. Или вот тебе сюжет: под Бахмутом рудники соляные есть, несметные копи с шестнадцатого века соль там роют. И вот в одной соляной пещере даже храм устроен, заводская церковь, но недавно и ее упразднили, сделали конюшню для шахтерских лошадей. Вот тебе и тема «борьбы с культом» раскрыта.
Они шли нешироким коридором, Звездин умеренно жестикулировал. Промов таил на губах ухмылку:
Заманчиво, Виталик, но я уже пять лет по курортам не езжу.
Чего?
Да так, попал в Крыму под раздачу, чуть потолок на голову не упал
Это когда землетрясение было? Слышал, слышал. Ну и ты бы рассказал, для общей картины.
Как-нибудь в другой раз, не сегодня, устало отмахнулся Промов.
В буфете звон посуды, звяканье ложек о тарелки и стенки чайных стаканов. После такой ударной работы да с морозца усиленные распоряжением Шмидта порции сметались командой быстро.
Промов со Звездиным, набрав на поднос приборы и заполненные тарелки, отошли от раздачи, поискали глазами свободное место. Путь их лежал мимо «семейных» столов: здесь сидел начальник станции Бойко, ехавший на остров Врангеля, и его жена; коллега Звездина геодезист Василевский с супругой; пара метеорологов Камовых, геолог Рыцк со своей благоверной. Командировки на полярную станцию длились по нескольку лет, и Бойко решили не расставаться на этот длительный срок. Их не остановило даже наличие полуторагодовалой дочери, которой предстояло провести почти все свое младенчество в ледяном краю. Малютка Анечка сидела у мамы на коленях, без фокусов ела приготовленную буфетчиком Кливером детскую кашку. По всем приметам даже ребенок ощущал свою миссию среди взрослых не досаждал им, был спокоен и тих, не фокусничал, накормить его не составляло для матери труда.
У Доротеи Василевской положение было еще более рискованным в плавание она отправилась беременной. Но и путь у ее мужа лежал более короткий: не к острову Врангеля, а вместе со всей экспедицией вдоль материка, до Владивостока. Кроме того, на корабле был прекрасный судовой врач, Доротея Исааковна от него старалась далеко не отходить, даже теперь он сидел с Василевскими за одним столом. На борт в Ленинграде Василевская садилась с семимесячным животом, нынче дотаивали последние дни срока.
Неподалеку поедал свой рацион биолог Белокопытский. Напротив него сидела ихтиолог Сушкина, она часто откладывала вилку в сторону и заразительно похохатывала, видимо, Белокопытский решил скрасить свое одиночество в пути, а то и чего посерьезнее задумал уговорить Сушкину на перемену девичьей фамилии.
Сидела дружной гурьбой творческая интеллигенция: фотограф Новик, художник Шемятников, кинооператор Шапиро и его помощник Троянский. Недоставало в их молодой компании одного Промова.
Потеснись, дармоеды! шутейно заругался он, подходя к столу. Расселись, понимаешь, халтурщики пера и линзы, пролетарию прислониться негде.
Сидевшие сдвинули свои приборы плотнее, давая место для Промова и Звездина.
Не бухти, рабочий класс, подыгрывая Промову, раздался галдеж за столом. У нас тоже кости трещат после аврала.
Промов поставил поднос и обличающим жестом обвел стол:
Дармоеды! Вас народ кормит, поит, штаны вам шьет и стирает!..
Шапиро едва оторвался от флотского борща:
Удивляюсь тебе, Борька. В животе так урчит, что камни переварить могу, а ты еще разглагольствуешь, на еду не бросаешься.