Мало тебе крови кишиневских младенцев, проклятый семит? Все никак не нажрешься? голос Промова был делано грозен.
Шапиро, да и вся компания, к шуточкам журналиста давно привыкли, внимания не обратили. Один лишь Звездин испытал за нового приятеля испанский стыд, поднял немного виноватые глаза на Шапиро, потом обратил их на Бориса:
Товарищ Промов, ну что ты в самом деле?
Троянский отмахнулся:
Не обращай внимания, Виталик. Интеллигенция шутит.
Все сто четыре человека на борту давным-давно перезнакомились, неизвестных к этому дню не осталось.
Когда первые блюда были поглощены и половина вторых пропала из тарелок, Шемятников спросил у всех разом:
Чем сегодня займемся? Есть предложения, как скоротать досужий вечер?
Семин небось опять собрание назначит, с уверенностью сказал Новик. Расскажет, как в ударные сроки коллектив корабля дружно и весело и ну так далее.
Потом Белокопытский лекцию прочтет из жизни головоногих, добавил Троянский.
И закончит наш Боренька: о ритме и правильных расстановках верлибра, предположил Шапиро.
Слабовато, Арончик, со скукой в глазах посмотрел на него Промов. Ваш выпад, сударь, даже не требует ответного удара. Он как сонная муха замирает и падает замертво наземь.
Точь-в-точь как слова в твоих тягомотных лекциях, улыбнулся в ответ кинооператор.
Ух, если бы мне дали развернуться! Промов приподнял сжатые кулаки и легонько пристукнул ими по столу. Я бы но вы же знаете Семина, вяжет руки и стискивает глотку.
Семин секретарь экспедиции, мимо него не проскочишь, напомнил Звездин, тоже не раз выступавший с докладами и страдавший от строгого визирования секретаря.
И что бы ты, Боренька? Чем удивил бы нашу взыскательную публику? заинтересованно поглядел на Промова художник.
Уж будь спокоен зевать бы тебе не пришлось.
А все-таки, настаивал Шемятников. Представь, что к тебе на лекцию пришло ровно пятеро. Он обвел глазами сидевших за столом.
Промов допил компот, посмотрел на донышко стакана, где плавали остатки сухофруктов. Казалось, он тянул время, выпрашивая себе небольшую паузу. Потом с решительным видом заговорил:
Ну, держитесь. Тема лекции звучала бы так: «Герои и антигерои в современной литературе». Как смотрит современный читатель на казака Мелехова? Или, скажем, на товарища О. Бендера в желтых ботинках? Оба контрреволюционеры, оба мелкие собственники, не способные разглядеть из-за близорукого своего взгляда завтрашних великих далей. Оба не хотят развития своего социалистического отечества, и здесь налицо явное их место это самые настоящие антигерои. Но существует магия Магия искусства, великая магия литературного слова. Именно она заставляет нас сопереживать им обоим. Мелехова нам жаль, ведь если бы он не метался ах какой бы из него вышел комкор или семьянин, хлебороб, на худой конец. И я надеюсь, автор таки придаст Мелехову, в конце концов, нужный вектор и поставит его на верный путь.
В словах Промова не было горячности, только твердая, нефальшивая убежденность. Он медленно обводил глазами приятелей, видел, как они забыли про компот, отставили прочь стаканы и особо не подают вида, но внемлют, однозначно внемлют.
А Ося Бендер? Каков шельмец! Современный Тиль Уленшпигель! Да если бы его способности в нужное русло Нет, ему легче переквалифицироваться в управдомы, чем податься во ВХУТЕМАС. Он и Зосю простить не может не потому, что она его не дождалась, а только из-за того, что предпочла его, Бендера, свободного художника-индивидуалиста, человека, которого любили домработницы и даже одна женщина зубной техник, какому-то выскочке с рабфака, наподобие нашего Семина. Бендер никогда не будет общественником, и мы, читатели, мы обязаны проклинать его за это, всем своим пролетарским существом ненавидеть, а вот поди ж ты сочувствуем.
Ну, с Бендером это авторская спекуляция, не утерпел Новик. Ильф и Петров не дают нам альтернативы. Они вылепили Бендера и заставляют на него любоваться. Конечно, буду я сочувствовать Бендеру, не Корейко же, не Берлаге и не Паниковскому. Так что никакой тут магии нет.
Как думаете, будет ли третья часть? спросил у всех Шапиро.
Наверняка, тут же отозвался Звездин. Я даже вижу, с чего она начнется. Авторы не зря оставили Бендеру орден «Золотого руна». Это, во‐первых, стартовый капитал, с которого начнется новое его приключение, а во‐вторых, яркий символизм: Бендер наберет новую команду аргонавтов и пойдет по стране в поисках золотого барашка на этот раз, мол, с теленком история не получилась, будем понижать ставки.
Люди за столом заспорили, стали предлагать иные коллизии похождений книжного героя, мелькали варианты от полного преобразования сына бывшего турецкоподданного даже не в управдома, а в ударника на челябинской стройке до окончательных похорон авторами безвестного и нищего жулика.
Промов уловил, как любопытно смотрят на них из-за соседнего стола. Там сидели плотники, печники, прочий рабочий люд. Во взглядах у них было презрение, у кого-то равнодушие, мелькнула даже легкая зависть.
Яшка глядел на компанию Промова с плохо скрытым восхищением. Ему наверняка хотелось оказаться среди этих галдящих деляг. Но он и сам понимал: что толку подсаживаться к ним, если твой удел вертеть головой и ловить чужие непонятные слова, это можно делать и на расстоянии, среди своего брата-плотника.
Журналист не раз замечал в этом путешествии, да и раньше, в поездках, командировках, повседневной жизни, социальные границы почти стерты но они есть, они все еще есть, черт возьми. О чем говорить тому же Звездину с Яшкой? Слушать, как Яшка всех девок у себя в деревне по сеновалам перещупал? А Яшка? Станет ли он слушать про фигуру товарища Артема в стиле кубизма, вылитую из авторского бетона с неизвестным рецептом?
На эти вопросы Промов знал ответы и утверждался истиной: во все времена, в любом, даже самом справедливом обществе, будет расслоение. Есть те, что хотят изучать космос, и те, кто чихал с высокой колокольни на эту дурость. Он видел, как страдают его коллеги на лекциях того же Белокопытского, но он знал, что плотникам и печникам на этих чтениях и того горше, ведь их не раз уже отчитывал Семин за храп во время выступлений докладчика.
И ему постоянно вспоминался виденный в Москве сюжет: из глубины воронежских степей привезли в столицу на пионерский слет детей. Конечно, были там лучшие отличники, лидеры дружин, юнкоры и юннаты, но были просто дети передовиков колхоза, такие же работяги, как их родители. Промов интересовался именно этими, он сначала следил за ними, как они таскаются в хвосте по выставкам и музеям, ничего в этом не понимая. Потом ему искренне стало их жаль. Детей привлекали к совместным мероприятиям, выступлениям, сценкам. Были там два родных брата одному восемь, другому одиннадцать лет. У Промова навернулись слезы, когда он услышал, как старший, наклонившись к младшему, негромко сказал на суржике:
Эх, Мыкола, а у поли, мабудь, було б лэхше [2].
Промов видел, как маялись плотники, стиснутые бездельем и железными боками корабля.
6
Столпотворение на палубе. Все не занятые в нарядах, не задействованные в работах облепили корму, нос, толпятся на баке, хоть оттуда и плоховато видно. Бесшумно работает лебедка, трос и механизмы обильно смазаны маслом, она поднимает с постамента летательную машину, чудо советской промышленности гидросамолет Ш‐2, самое ценное (после самого «Челюскина») оборудование в походе.
Толкаясь с завхозом, старпомом, его дублером и еще кучей технического персонала, бортмеханик Вавилов руководил подъемом машины и спуском ее на воду. Из кабины пилота торчало улыбающееся лицо летчика.